Книга Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон - Доминик Фортье

долгими вечерами, возбуждены, предвкушая близкое Рождество. В воздухе почти физически ощущается это возбуждение, а еще волнение от предстоящих зимних экзаменов: оно пахнет ванилью, намокшей шерстью и непросохшими чернилами.

– Пусть сядут те, кто уже принял Господа в сердце своем.

Десятки девочек усаживаются на длинные скамейки.

– Пусть сядут те, кто надеются его принять.

Новая волна. Изабель стоит в нерешительности рядом с подругой. Она бросает на нее умоляющий взгляд, словно просит присоединиться к ней или хотя бы не осуждать. Но Эмили не поворачивает головы и не смотрит на нее. Изабель все-таки садится, поспешно и неловко, а Эмили Дикинсон продолжает стоять. Одна. Она последняя осталась без надежды.

Как бы ей хотелось устремиться к Господу, почувствовать это волнение, наполняющее сердце, когда высоко в небе она видит стаю гогочущих дроф, которые то выстраиваются гигантской буквой V, то разбивают этот треугольник, словно набегает и откатывается морская волна. А вот проповеди кажутся ей неинтересными, и сама мысль о Боге то давит на нее, то повергает в ужас. Ее сердце не такое большое, а ум недостаточно глубок, чтобы принять Таинство, – и в конце концов она говорит себе, что Бог, наверное, тоже не верит в нее.

Перед глазами Эмили теснятся одна к другой множество шелковистых, аккуратно причесанных головок: изящные локоны, косы, пучки, ленты. Многолюдно же будет в раю: все станут наступать друг другу на ноги в лакированных ботинках.

Без надежды, без веры, без поддержки Эмили остается стоять – одна, выпрямившись, как буква i, чувствуя, что может всё.

Похоже, в аду гораздо спокойнее.

Миновала осень, скоро Рождество, а я так и не поехала в Хомстед. Я вернулась в наш дом на побережье: каждый раз, когда мы в него входим, я удивляюсь, что он по-прежнему на месте. Однажды его унесет морским приливом. Так случилось – почти случилось – с маленькой гостиницей по соседству, которая стояла там с начала века. Лет сорок назад, во время особенно жестокой бури, ветер и волны так повредили ее, что здание пришлось снести. С тех пор на участке земли, примыкающем к нашему, запрещены любые постройки. Говорят, что во время той же бури море приподняло соседний дом и отбросило на несколько десятков метров. Вырванные из земли бревна, из которых был сооружен волнолом, плавали по улице, словно обломки плота. Мне нравится думать, что половину года мы живем на корабле, который каждую минуту может сорваться с якоря.

Каждый раз, когда мы приезжаем туда, я с изумлением вижу, насколько небо здесь больше и прозрачнее, чем в городе. Вероятно, из-за близости моря.

А каждый раз, когда уезжаем, у меня разрывается сердце. У дочери тоже: она не понимает, почему мы не можем все время жить по колено в воде, в кабельтове от песчаных замков.

Все это время я каждое утро навещаю Эмили в Хомстеде, воссозданном по фотографиям из книг и описаниям историков и очевидцев. Я вхожу на цыпочках, чтобы не повредить бумажные половицы, не решаюсь сесть. А уходя, оставляю дверь приоткрытой.

Не прошло и года после поступления в семинарию, как Эмили возвращается в Хомстед. Родители обеспокоены ее здоровьем: ей не удалось оправиться после сильной простуды. Как же хорошо вернуться домой.

У юной девушки, живущей в Хомстеде, столько дел!

Заняться прической, заплести и расплести косы, распрямить локоны.

Испечь хлеб.

Собрать яйца в курятнике и приготовить на завтрак омлет.

Навестить в зависимости от дня недели бедняков, больных, стариков, женщин после родов, немощных, ну и разумеется, подруг – их у нее несколько десятков.

Купить три пуговицы, фунт сахара, моток кружев, черную тесьму, белую нижнюю юбку, корицу, кремень для зажигалки, отрез шелка, флакон фиолетовых чернил.

Вышить дюжину платков.

Приготовить большую корзину с провизией для пикника: жареная курица, огурцы, свежий хлеб;

налить в бутылки лимонад, нарезать арбуз, сложить скатерть, не забыть положить вилки, ножи и льняные салфетки.

Встретить коммивояжеров, друзей, знакомых, случайных посетителей, толпящихся на пороге попрошаек; у одних покупать, других привечать, третьих приветствовать, четвертым предлагать выпить, перед пятыми закрывать двери.

Поставить на огонь таз с последней малиной, насыпать сахара, обдать кипятком стеклянные банки, пока она томится на медленном огне. Налить варенье, закрыть крышкой и отправить в кладовку до зимы.

Помочь маме нашпиговать жаркое и почистить овощи, накрыть на стол, убрать со стола, протереть посуду, расставить ее в шкафу, бокалы обязательно перевернуть кверху ножкой.

Отправиться на концерт в парке, на котором соберется вся городская молодежь.

И только закрыв дверь спальни и вступив в тишину, Эмили вновь начинает слышать в голове голос: он и говорит с нею, и молчит.

С деревьев в саду облетели листья. Со всех, кроме одного молодого клена в глубине двора: он сохранил нетронутой желтую шевелюру, в которую зарываются, чтобы погреться, солнечные лучи. Там, дрожа на ветру, пылает маленький пожар, бросая вызов подступающим холодам, безразличный к безмолвным предостережениям других деревьев с изможденными ветвями, похожими на обгоревшие головешки. Даже вороны стараются держаться подальше, ничто не тревожит его красновато-золотистого великолепия. Своими яркими фонариками клен занял половину неба. Кому нужны церковные витражи, если в саду есть такое дерево?

Оно останется бодрствовать до самой зимы, и когда другие уснут глубоким вегетативным сном, его листья по-прежнему будут сиять отраженным светом звезд долгими декабрьскими ночами.

Орион. Она с детства умеет его узнавать: тонкую перемычку песочных часов, бегущую далеко впереди собаку. Она давно уже решила, что он станет ее следующим домом.

Библия полна непостижимых тайн, человеческий разум слаб, но есть одна вещь, которую Эмили осознает без труда: Эдем поначалу был садом.

Зима проходит, как сновидение.

Остин, Эмили и Лавиния, чуть отставая от своих дрожащих теней, вместе идут по аллее, окаймленной деревьями, в кронах которых поют невидимые птицы. Чудесный теплый воздух полон аромата белых цветов, яблок, слив, земляники. Больше нигде нет такой зеленой травы, она здесь почти изумрудная.

Могила Софии одна из самых свежих на этом кладбище. Они, склонив головы, останавливаются перед ней. Эмили опускается на колени и кладет ладони на теплый камень.

София здесь далеко не самая юная. На кладбище похоронены десятки младенцев, девочек и мальчиков, спящих под землей в своих самых красивых одежках – умерших от чахотки, инфлюэнцы, кори, малокровия, крупа, страха, гнева, тоски. Их бледные призраки мелькают среди цветущих деревьев, играя в горелки. Они прячутся за тонкими деревянными крестами, широко раскидывают руки и, тихо смеясь, со всех своих полупрозрачных ног убегают по аллеям.

Остин и Лавиния молча отходят. Им нужно навестить и