Книга Вчерашняя быль - Андрей Ефимович Зарин

Кротов пожал плечами: -- цинги нет, тифа нет и слава Богу! -- Вот, значит, ты главного и не знаешь, -- сказал Петя, а сегодня даже в "Листке" напечатано. К вам привезли Макарова и Холину, причастных к убийству полицмейстера, и на той неделе военным судом судить будут! Кротов смутился и, принимая из рук Сурова тарелку супа, сказал: -- А, это! Да привезли... -- Ты видел их? -- быстро спросила Маня. -- Его нет, ее видел, -- ответил Кротов. -- Больна? В госпитале? -- опуская ложку, спросил Суров. -- Нет! С дороги устала. Нервы. На бессонницу жаловалась. А так молодцом... Суров глубоко перевел дыхание. -- Какая она? -- спросила Маня, -- блондинка, брюнетка? Молодая? Красивая? Кротов описал, как умел, ее внешность и тихая грусть послышалась в его голосе. Невольно представилась ему тесная камера с холодными голыми стенами и в ней одинокая девушка, зябко кутающаяся в платок, сиротливо сидящая на табуретке перед убогим столом... У Мани задрожал голос: -- И неужели, папа, ее повесят? Кротов даже махнул рукой. -- Кто сказал? Чушь! Она даже мало замешана... -- и он передал дело, как слышал от Виноградова. -- Разве они разбирают? -- сказал Суров. -- Они машина, автоматическая машина для выполнения казни через повешение... -- Ну, не скажи, -- ответил Кротов, -- с фактами считаться надо, соблюсти хоть формальную сторону. Бомбы, да, теперь это не шутка, но за них не казнят... -- А что, этот господин здесь любим был? -- спросил Суров, меняя разговор, -- полицеймейстер этот? -- Он?! -- пылко воскликнул Петя, -- первый негодяй! -- У этого Семенова на жалованьи состоял. Как он укрощал тогда рабочих, ужас! -- морщась, сказала Маня, -- помнишь, мамочка, Чеканова? -- Да, -- передернув плечами, подтвердила жена Кротова, -- не в меру старался. Слушать рассказы, так мороз по коже... Суров вздохнул и повел рукою по лицу. -- Да, в такие моменты вспоминается закон старика Моисея: око за око, кровь за кровь, зуб за зуб... Никому не сладко... Обед окончился и все встали из-за стола. -- Ты, пожалуйста, не стесняйся, -- сказал Суров, входя с Кротовым в его кабинет, -- привык спать на диване и спи, а у меня и этой барской привычки нет, и дело имею. Кротов лег на диван, на который была уже положена подушка с плодом, а Суров сел за стол и вынул записную книжку. -- Я тебе не помешаю? -- Пожалуйста! -- Да, еще, -- сказал Суров, -- ты для вида все-таки поищи мне места. Если нужно будет, я и прошение подам, а то мне здесь, быть может, и с месяц прожить придется. Ты позволишь? Кротов даже приподнялся. -- Да хоть совсем живи у нас. Ты так всем понравился, а я... -- Ну, спасибо. Так я займусь малость! IX. Когда Кротов проснулся, Сурова в комнате не было, лампа была погашена и Маня ласково будила его: -- Вставай, папочка, чай на столе и Савелий Кондратьевич давно уже ждет. -- А Суров? -- Ушел перед самым чаем, -- ответила Маня и прибавила: -- какой он хороший, папа, у нас из знаковых никого такого занимательного нет. Кротов кивнул. -- И все он знает! Сегодня он мне про реформацию стал рассказывать. Мама даже на кухню не пошла, так интересно! А теперь он, вероятно, нарочно от Пухлова ушел. Противный этот Пухлов, черносотенец! А Петя уверяет, что Суров революционер. Правда? Кротов уже надел пиджак, пока она тараторила. -- Глупости болтает Петя, -- сказал он, -- ну, идем! -- и они вышли в столовую. Пухлов поздоровался и сказал: -- Ну, вот и мы дождались! Слыхали? У нас судить будут убийц нашего славного Василия Васильевича. Обоих зацапали. Вы видели гусей этих? -- Нет, -- ответил Кротов, и, садясь к столу, сказал: -- откуда вы эту злость берете? Ведь, все успокоилось, улеглось. -- Ну, нет-с, не скажите! -- даже всколыхнулся Пухлов, -- теперь-то и надо страху нагонять, чтобы помнили, да-с, чтобы помнили! А, по вашему, как же: "пошалили, а теперь будьте паиньки", и по головке погладить. Нет, без пощады... -- Фи, даже слушать противно, -- воскликнула Маня. Пухлов так резко повернулся к ней, что даже стул затрещал. -- Противно? Это уже гость ваш сказывается, вот, -- и он обернулся к Кротову: -- вот и приятель ваш. Готово! Говорю вам, Глеб Степанович, поберегитесь его. Чувствую я, что волк он. Недаром его из всех земств туряли, да!.. Кротов вспыхнул, но сдержался. -- Я попрошу вас теперь, Савелий Кондратьевич, -- сказал он слегка изменившимся голосом, -- и раз навсегда, не будем говорить о политике. Я, вы знаете, не революционер, при тюрьме служу... -- он горько усмехнулся -- но не могу слушать ваших озлобленных речей. Тяжело мне. И еще: оставьте в покое моего приятеля... Все на мгновение почувствовали себя неловко. Пухлов откинулся. Вытаращил глаза и тяжело засопел. Потом вынул платок, вытер покрасневшее лицо и сказал: -- Хорошо-с, отлично, Глеб Степанович, не будем о политике! Я себя, извините, ради вашего приятеля, переделывать не стану, но помолчать -- извольте, могу... -- и он качнулся в сторону Кротова с ироническим поклоном. Кротов сделал усилие, улыбнулся и сказал: -- И отлично, будем пить чай и сразимся. Они стали играть, но игра велась вяло, без обычного оживления, и в этот вечер Пухлов ушел домой, когда еще не убрали самовара. -- Он совсем обиделся, -- не без тревоги сказала жена Кротова, когда Кротов вернулся в столовую. Он махнул рукою. -- Тяжело мне переносить такую озлобленность. Бог с ним! Суди сама: видел я эту девочку; говорят, виселица ей грозит. Ей, такой вот, как Маня! А он с ликованием. Не могу. -- И очень хорошо! Ты его славно отчитал, папа, -- пылко сказала Маня, -- хоть бы и дорогу к нам забыл... Петя тряхнул головою. -- Если бы ты знал, папа, как у нас в гимназии его презирают! -- Ну, Бог с ним, -- ответил Кротов и, обернувшись, увидел в передней Сурова. -- Ты откуда? Суров вошел, потирая руки и ежась от холода. Скулы и нос его были совсем красные. -- Чаю хотите? -- Если горячий... Жена Кротова тронула рукой самовар. -- Нет, совсем остыл. Погодите, вы пока рюмку водки выпейте и закусите, а я разогреть велю, --