Книга Сначала повзрослей - Маша Малиновская

шторку, я выглядываю в окно. Мы уже в Верховинке, следующая остановка — мой посёлок. Ехать осталось минут двадцать.

На своей остановке выхожу только я. Это на станице, что рядом, много людей выходит, а у нас тут в Синичках обычно один-два. Посёлок маленький, если и ездят куда люди, то в основном в станицу, а в сам Ростов нечасто.

Спустившись со ступеней автобуса, я глубоко вдыхаю чистый воздух. Родной. Вот что ни говори, а тут дышится иначе, чем в городе. Аромат другой, более свежий, более сладкий. Грудь до отказа наполняет, будто и одежда не стесняет.

Закидываю рюкзак с ноутом за спину и, застегнув куртку до самого подбородка, иду от дороги в направлении самого посёлка.

— Привет, студентка, — рядом тормозит на старой копейке дед Рома с нашей улицы. — Садись, подвезу, Женёк.

— Ой, спасибо! — радостно соглашаюсь. Оно вон что-то ветер всё сильнее и снова дождь накрапывает. Пока пешком дойду, намокну, тогда от бабушкиного травяного чая не отделаться, а его запах у меня рвотный рефлекс вызывает.

Доезжаем с дедом Ромой до центральной площади посёлка. Он всё возмущается, что переезд перед станицей уже второй месяц ремонтируют и приходится по объездной мотаться, а это дольше почти на пятнадцать минут.

— Я вот за плёнкой ездил вчера, чтобы виноград укрывать на зиму, так проторчал в пробке минут сорок, по объездной же не только наши синичковцы ездят, там и из Мариновки, и из Еленска, вот затор и получается. А переезд так и закрыт. Им что? Они не спешат. Монополисты! А людям страдай.

Я только киваю. Дед Рома у нас любит поскандалить, только повод дай. Но зато он всегда если чем помочь нужно по мужской части по ремонту — никогда не откажет. Но придётся выслушать, из какого дерьма сейчас гвозди делают, что гнутся во все стороны, стоит только молотком ударить, и подобное.

— Ну давай, студентка! Бабе Шуре привет, — останавливает рычащую на все лады машину у наших ворот.

— Обязательно! Спасибо, дед Рома.

— Бывай, Женёк.

Он уезжает, а я, конечно, ключи от замка на воротах достать не успеваю, потому что бабушка их уже распахивает, радостно улыбаясь.

— Женечка! — раскрывает объятия. — Не ждала в эти выходные, дитё. Но как же рада!

— Привет, бабуль! — обнимаю её, прижимаясь крепко-крепко. Соскучилась!

Мы проходим в дом, я снимаю рюкзак и куртку. В доме стоит аппетитный запах, наверное, бабушка бросилась готовить, как только я ей позвонила и сказала, что приеду.

— Давай, дитё, раздевайся, руки мой да за стол. Вареники с картошкой наварила я. С маслом и с луком, как ты любишь. Кисель вишнёвый сварила, твой любимый, но горячий ещё. Выставлю сейчас на порожек, чтобы остыл быстрее.

— Спасибо, бабуль, но тебе не стоило так колотиться, — качаю головой, а сама, конечно, очень рада вареникам. Просто у бабушки в последние полгода сильно руки крутят, врач говорит, артрит, лечить нужно, мази постоянно использовать, но кто бы бабушку заставил? До моего отъезда в Ростов на учёбу ещё как-то её контролировала, а теперь-то понятно, как она лечится. Вон кастрюлю взяла, и дрожит рука.

Я мою руки и переодеваюсь в домашний спортивный костюм. Садимся с бабушкой ужинать. Вареники — просто пальчики оближешь. У бабушки всегда такие. У меня тоже вкусные получаются, но вот так красиво заворачивать края не получается.

Внезапно в памяти всплывает довольное лицо Германа Васильевича, когда он ел мои блины. Интересно, вареники он любит? Тоже бы понравились? С маслом или со сметаной?

— Дитё, ты в каких там облаках летаешь? — спрашивает бабушка, возвращая меня в дом из мыслей. — Аж жевать перестала.

Только бы щёки предательские не покраснели. Можно от кого угодно скрыть свои эмоции, но точно не от бабушки, она меня как облупленную знает.

— Вкусно просто очень, — бормочу, принимаясь тщательно жевать. — В общаге, знаешь ли, таких деликатесов не попробуешь особенно.

Бабушка смеётся в ответ и гладит меня по руке своей тёплой ладонью. Потом мы болтаем. Сначала она расспрашивает меня про колледж, про учёбу, что делаем, как учат, сколько задают. Про Таню спрашивает, про общежитие. Потом рассказывает, что да как дома. Куры к осени совсем нестись плохо стали, козы соседскую вишню поскубли, пришлось соседям отдать ведро яблок взамен, а кошка Макаровых котят нарожала — копии нашего Бурли. Так бабка Макаровых ругаться приходила.

— Совсем Макариха из ума выжила, что ж я Бурлю в доме-то запру? — всплёскивает руками бабушка.

Мы вместе после ужина убираем со стола, я умываюсь и иду в свою спальню. Умащиваюсь в кресле с книжкой, закутавшись в плед. И Бурля уже тут как тут — мурлычет, хвост дугой, о ноги трётся.

И спокойно так дома, хорошо, а внутри всё равно пульсирует что-то, тревожит. Страхи и волнения остались в большом городе вроде бы, но какая-то их частичка со мной в село приехала, мандражит, не даёт расслабиться. Возвращаться в город совсем не хочется, но я знаю, что эта минута слабости временная. Нужно учиться, работу найти потом хорошую, бабушку забрать. Что тут в селе делать?

Бабушка приходит ко мне, рядом садится, а я кладу голову ей на колени и позволяю меня гладить по волосам. Расслабляюсь.

— Случилось чего, Женёк? — тихо спрашивает бабушка. Чувствует, как и всегда.

— Хорошо всё, бабуль. — Я никогда не умела врать ей. Да и нужды не было, бабушка никогда не ругала меня, а если шалость какая получалась, то лишь мягко журила. Но я не могу ей просто всё рассказать, она ведь с ума от страха и тревоги сойдёт потом. — Скучаю я просто там. Никак не привыкну.

В ответ она молчит. Продолжает гладить, пока я не засыпаю. Вот только сны мои связаны совсем не с селом, и даже не с пережитым недавно страхом. А с… крупным мужчиной, чьего лица я не вижу, но чьи сильные руки чувствую на плечах, чьи крепкие ладони гладят и сжимают, обнимают… и мне так хочется, чтобы этот сон не заканчивался.

9

Герман

Хорёк забегает в автобус, скрываясь в его нутре, а я слегка подвисаю. Лёгкая она, как ветерок весенний, молоденькая совсем. Как ручеёк в лесу чистая и свежая.

И пахнет так… молодостью. Описать сложно. Ни духов не слышно, ни других посторонних запахов. Молодостью и лёгким ароматом мыла пахнет от неё.

Почему-то сравнение с Катериной само в голову приходит. Катя — женщина. Взрослая, зрелая. Дорогие духи, ухоженная кожа, мягкий тембр голоса. Как кошка. А Женя в таком контрасте с