Книга Сказка белого инея. Повести - Иван Михайлович Чендей

горна и молота.

— О смерти пусть думают наши враги, пусть она приходит к тем, кому жизнь надоела! — И кузнец широкой, как лопата, рукой повел в сторону ворота, который он выковал для колодца, вырытого осенью во дворе старшего сына деда Ивана — Юрка: до сих пор воду набирали при помощи неудобной длинной жерди.

Иван рассматривал принесенное.

Края ворота со всех четырех сторон, где они должны впиваться в дерево, были заострены и топорщились насечкой — ни дать ни взять оскаливший зубы хищный зверь. Два обруча лежало на полу, словно пытаясь что-то обнять. Иван отлично знал, что они предназначены для валика, на который будет накручиваться и с которого будет ниспадать цепь, когда ведро станут поднимать наверх или опускать вниз. Осевой стержень, петли для дверец, задвижка, кольцо для крепления цепи к дереву и крюк для ведра — все, все лежало перед ним и выглядело таким прочным и надежным, что можно было не сомневаться: служить этот ворот будет не только хозяину, но и внукам его, и далеким правнукам. А тот, кто калил железо в горне, гнул на наковальне и бил молотами, конечно, заботился о чести своего ремесла и надеялся надолго оставить по себе добрую память.

На лице Ивана было написано: работой Довбыча доволен. Иван даже как будто помолодел, морщины разгладились. На губах замерла сдержанная улыбка — хозяин принадлежал к тем людям, которые не выказывают радость в первое же мгновение.

Кузнец расположился на табурете широко и свободно, занимая чуть ли не половину комнаты. Он хранил упорное молчание; его адвокатом, судьей, прокурором, свидетелем был колодезный стальной ворот.

— Ну что вам, Дмитро, сказать о вашей работе, ежели она сама за себя говорит… Я знал, что один вы сумеете мне угодить. Потому-то и просил только вас и на вас надеялся, дай бог вам здоровья и да будут благословенны ваши руки!.. И няньо[4] ваш был такой!.. — Иван говорил все тише, тише, клонился на подушки.

Не мог, видно, разговаривать, да и высказал-то уже все сполна. Еще с минуту взгляд его скользил по фигуре Дмитра. Кузнец, опустив меж колен свои большие, тяжелые от железа и огня руки, поглядывал на поковку с тем удовлетворением, которое всегда испытываешь после добросовестно сделанного дела.

— Отдай, жена, человеку заработанное! — передохнув, сказал Иван хозяйке.

— О чем вы говорите?.. — смущенно запротестовал Довбыч.

— А как же: ваши — материал и работа, мои — деньги! — Иван глазами показал Олене, чтоб она развязала узелок.

— Не спешите! Выздоровеете, для меня что-нибудь смастерите… Знаете, как оно ведется меж людьми… Вы же не собираетесь бежать из села… А коли и не смастерите, выпьем на ваши деньги паленки, чтоб железо ржа не источила.

— Паленки мы выпьем и так. Я, Дмитро, никогда не любил, чтоб на мне долг висел — ни большой, ни маленький…

— Да лишь бы вы, Иван, были здоровы, а мои деньги у вас не залежатся!.. Но ежели вы так настаиваете, со мной рассчитается Юрко. Ведь это для его колодца!.. — Что и говорить, придумал-таки Довбыч, по какой дорожке ему выбраться.

Хозяин оценил, как мудро сумел кузнец избежать ненужных пререканий.

— Честно говоря, вуйко[5] Иван, я бы с этой железякой еще помешкал — столько колхозной работы навалилось, ей-ей, прямо не знаю, откуда берется… Но как услышал, что вы больны, а я ведь дал вам слово, и теперь надобно вас проведать, ну и не мог прийти с пустыми руками… — Говорил Довбыч спокойно, будто исповедывался не только перед Иваном, но и перед самим собой. И все же кое-что очень важное утаил: знал кузнец, что хозяину, мастеру Ивану хорошая работа доставит удовольствие, поднимет настроение, придаст сил, потому и старался как никогда. И, должно быть, Иван это понял. Довбыч хотел было вынести поковку за порог, однако больной подал знак: пусть еще полежит!

Смотрел Иван на работу Дмитра Довбыча даже с каким-то восторгом.

— Принеси, Олена, выпить и закусить!.. — сухо приказал он, заметив, что жена сжимает в кулаке деньги: она заранее приготовила и помельче и покрупнее, чтобы заплатить мастеру Довбычу.

— А какой паленки достать? — спросила она некстати, хотя прежде никогда таких вопросов не задавала. Все ключи хранились у нее; впрочем, в их доме ничего не запиралось. Как видно, болезнь мужа так подействовала на Олену, что в голове у нее все смешалось.

— Да той… Моей… — на миг запнувшись, нерешительно уточнил Иван.

Олене вспомнился один день поздней осени, когда муж приказал позвать Миколу, сына их свата. Ума не приложить, откуда взялись у хворого деньги. А он попросил парня сходить в Куштановицу, прихватив с собой две фляги — по десять литров каждая. Микола времени терять не стал, после обеда принес паленку.

Поставил оплетенные лозой посудины в Ивановой комнате и вздохнул с облегчением, словно выполнил ответственнейшее задание, какое только мог поручить ему мастер. Микола чувствовал себя обязанным деду Ивану и готов был все для него сделать. Как ни молод он был, а уж успел перенять у него многие из тех плотницких приемов, которыми в совершенстве владел дед Иван. Мастер давно стал брать с собой Миколу подручным — надо же кому-то и инструмент подать, и в пилке помочь, а то и бревно поднять, доску принести. Вроде и времени-то прошло всего ничего, а смекалистый и ловкий Микола уже многое понимал, многое знал, многое умел. И не забывал, чья это наука…

Огромные бутыли угрожающе уставились на Ивана, он спокойно скользнул по ним взглядом и попросил налить рюмку. Олена всполошилась: который месяц муж ни при какой оказии в рот не брал хмельного. Однако испугалась она напрасно — поняла это, когда Иван велел подать спички. Он долго принюхивался к содержимому рюмки, щуря глаза, наконец попробовал паленку на язык. И сплюнул в сторону, что означало: не проглотил. Затем он налил немножко паленки на придвинутый к кровати табурет и поднес зажженную спичку. Заколыхалось голубоватое пламя; оно медленно, очень медленно лизало паленку, пока не слизало дочиста. Когда огонек погас, Иван, по-прежнему щурясь, окинул взглядом табурет — много ли осталось того, что способно лишь превращаться в пар?

— Крепкая? — спросил Микола, понимая, что экзамен выдержан успешно.

— Бывает и хуже. — Иван был не щедр на похвалу.

Микола, присев на корточки, осмотрел поверхность табурета.

— Хуже бывает, а лучше нет! — произнес он с такой уверенностью, точно всю жизнь торговал паленкой оптом и в розлив, а уж что касается сливового самогона, то мог бы служить экспертом высшей