Книга Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев

не может быть завещано»[53]. Восточная Римская империя управлялась на основе законов, в ней существовала развитая система государственного и частного

права. Император имел право действовать за пределами закона, но только при условии, что это было необходимо для пользы римского народа. «Другими словами, приоритетным критерием был не писаный закон, а благо республики»[54]. Нарушение законов по личному произволу монарха воспринималось как тирания (общее место византийского политического дискурса: «Законный царь делает закон своей волей, в то время как тиран делает свою волю законом»).

Суверенитет в Византии принадлежал римскому народу. Восстания против императоров-«тиранов» воспринимались как осуществление вполне легитимного права свергать недостойного правителя. «В тот момент, когда весь народ единодушно обращался против императора, этот последний больше не был легитимным»[55]. При этом «Ника [при Юстиниане I] была единственным народным восстанием в Византии, потерпевшим поражение»[56]. Из 107 монархов Второго Рима 65 были свергнуты в результате государственных переворотов, в большинстве из которых народные массы приняли активное участие.

В Византии не было официальных механизмов ограничения императорской власти, но, с другой стороны, «не существовало также и формальных соглашений, которые могли бы защитить императора от гнева… народа или иных элементов республики, когда те прибегали к неправовым мерам. Революция была постоянным, но нерегулярным механизмом, с помощью которого республика действовала против отдельных императоров… Династический принцип никогда не мог упрочиться надолго, потому что всегда мог быть уничтожен следующим утверждением республиканского выбора»[57].

Всё это безмерно далеко от московской политической идеологии и практики. Что же касается византийского влияния на Русь, то, как показал В. М. Живов, оно ограничивалось переносом монашеской аскетической традиции; античное же наследие, игравшее важнейшую роль в культуре ромеев, русскими освоено не было[58]. Не подлежит сомнению, что самодержцы XVI–XVII вв. (особенно Алексей Михайлович) стремились реставрировать на русской почве некоторые элементы византийской цивилизации, но это привело их «к принципиально новым формам (неизвестным ранее ни Руси, ни Византии): как это часто бывает, субъективная установка на реставрацию фактически приводит к новаторству»[59].

В последнее время благодаря стараниям С. А. Нефёдова много говорят о турецком влиянии на становление Московского государства (о сходстве двух держав нередко писали и их современники). Дескать, именно у Стамбула Москва заимствовала и поместную систему, и неограниченный характер верховной власти, и выводы, которые являются аналогией сюргунов — переселений народов в империи османов[60].

Не отрицая в принципе самой возможности указанных заимствований, всё же замечу, что разница институтов обоих государств бросается в глаза. Хаотическая турецкая система наследования престола с её формальным равенством прав на власть всех законных сыновей монарха далека от русской, где сложился, пусть иногда и нарушаемый, обычай передачи трона старшему сыну. Султаны были жёстко связаны нормами всеобъемлющего исламского законодательства — шариата, которые разрабатывались, комментировались и блюлись особой группой «профессиональных людей религии с чётким обозначением функций и должностей»[61]. «Фетва — заключение экспертов о соответствии того или иного акта принципам ислама — должна была санкционировать любое действие власти, вплоть до решений самого падишаха… султан не имел права изменять или отменять какую-либо часть шариата, являвшегося… „конституцией“ Османской империи. Султан выступал лишь как хранитель, толкователь и исполнитель священного закона. Все указы (фирманы), регламенты (канун-наме)… устные повеления падишаха и другие распорядительные акты правительства должны были вытекать из принципов шариата и полностью ему соответствовать»[62]. В XVI–XVII вв. из 15 султанов 6 были низложены по обвинению в нарушении шариата, двоих из них даже казнили[63]. Подобное просто невообразимо в России.

С другой стороны, несмотря на приниженное положение знати в Московском государстве, наследственная аристократия там всё же существовала и играла главную роль в управлении страной. У турок же наследственная знать практически отсутствовала: «Османская правящая элита не передавала и не могла передавать по наследству свои титулы, богатства и положение… Пути наверх были открыты для всех независимо от их социального происхождения… Любой правоверный — даже раб, евнух или ренегат-иностранец — мог стать пашой и великим везиром»[64]. В период с 1453 по 1566 г. из 24 великих везиров 20 происходили из низов общества — христианских реайя (податное сословие крестьян и горожан)[65]. Такого уровня социальной мобильности Россия не достигла даже накануне 1917 г.

При всём очевидном сходстве поместья и тимара (и в том и в другом случае земля давалась при условии военной службы) права помещика и тимариота существенно отличались: первый, в отличие от второго, мог заводить собственное хозяйство, производить обмены земли с соседями, обладал судебной властью над крестьянами, исключая лишь суд по важным уголовным преступлениям, и т. д. Причём с течением времени права помещиков всё более расширялись. В итоге: «Если русский помещик в конце XVI в. вступил на путь, который привёл к его превращению в хозяина земли и сидящих на ней подданных, то османский тимариот тогда же ступил на путь, который вёл к его удалению с исторической арены»[66].

Что же касается сюргунов и выводов, то их сопоставление нуждается в дополнительном исследовании. Судя по всему, в ходе первых выселялись не отдельные элитные группы, а целиком население тех или иных мест.

Истоки. Правовая культура? Религия?

Можно ли, однако, сказать, что власть московских государей сформировалась исключительно благодаря ордынскому воздействию? Нет, разумеется, были в Древней Руси и внутренние факторы, способствовавшие этой судьбоносной деформации. Видимо, к ним можно причислить т. н. «служебную организацию», т. е. совокупность групп людей, наследственно и специализированно занятых на государственной службе и освобождённых от каких-либо других обязанностей (ремесленники, поставщики каких-либо продуктов, обслуживающий персонал двора и т. д.). «Служилые» были полностью зависимы от княжеской власти, «которая могла отобрать у них землю, перевести их в другое место и передать вместе с землёй светскому или церковному феодалу», при этом «слой служилых пополнялся не только из среды холопов, но и из числа лично свободных людей»[67].

Характерно, что «служебная организация» отсутствовала не только в каролингской Европе, но и в Скандинавии. Зато она была присуща всему региону т. н. «государственного феодализма» (Польше, Чехии, Венгрии), однако к началу XIV в. её следы там исчезают. До середины XVI столетия её реликты сохраняются в русских землях Великого княжества Литовского, но после унии последнего с Польшей ликвидируются и там. В Московском же государстве эта система находит благодатную почву. По мнению Б. Н. Флори, древнерусская «практика принудительного пополнения персонала княжеского хозяйства за счёт членов городской общины» послужила Москве «исходной моделью, образцом для выработки других мер, связанных с принудительным перемещением городского населения, но преследовавших своей