Книга Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

Варлаам задумчиво вздохнул. — Вот что, Тихон. На княжий двор нам покуда соваться не следует, а вот проведать, что да как, не мешало бы. Потому давай-ка переоденемся да на торг сходим. Всё там узнаем.

Переоблачившись в долгие серые свиты из валяного сукна, нахлобучив на головы грубые войлочные шапки, друзья оглядели один другого и, удовлетворённо заметив:

— И впрямь стойно крестьяне, — поспешили за ворота.

Торжище располагалось на подоле[60], у подножия горы, невдалеке от берега речушки. Широкую пыльную площадь окаймляли с одной стороны утлые мазанки и землянки городской бедноты, огороженные кое-где плетнём или просто густым кустарником, а с другой — крутой овраг, по склонам которого тянулись более богатые хаты гончаров и кожемяк. Пахло дымом, кожей, коровьим кизяком.

Друзья остановились возле прилавков торговцев щепетинным[61] товаром. По соседству молодая краснощёкая бабёнка в цветастом платке с оранжевыми жар-птицами бойко торговала розовыми шиферными пряслицами.

Тихон уже готов был подскочить к ней, но Варлаам цепко ухватил его за широкий рукав свиты.

— Не время. После, — зло одёрнул Низинич товарища и повернулся к торговцу пуговицами и застёжками:

— Скажи, мил человек, что такое в Холме стряслось? Суета, шум какой-то, вершники[62] иноземные по улицам разъезжают.

Маленький длиннобородый купчик поманил Варлаама перстом и, когда тот склонился к нему, вполголоса оживлённо заговорил:

— Князь Данило при смерти лежит. Нынче, бают, завещанье еговое огласили. Даёт молодшему сынку свому, Шварну, Холм с Галичем и Дрогичин впридачу. В обчем, старшого сына, Льва, обидели крепко. И бают, то мать Шварнова, княгиня Юрата, постаралась. А чтоб князь Лев чего ненароком не выкинул, в помочь собе литвинов позвала. Вот сии литвины ноне град-то да терем княжой и стерегут, яко псы цепные. И вот шо скажу те, человече добрый. Коль ты не здешний, дак ступал бы отсель вборзе. Как бы лихо не створилось тута. Еже[63], не дай Господь, помрёт князь Данило, благодетель наш, дак передерутся сыны его промеж собою, яко волки. Одна у нас надёжа — на князя Василька. Уж он, мудрый, мыслим, от при племяшей своих удержит. Да токмо как знать…

Пока Варлаам выслушивал негромкую речь купца, Тихон протиснулся-таки к краснощёкой молодице и вопрошал её. Варлаам, хмуро обернувшись, увидел, что жёнка громко хохочет, запрокинув голову, а Тихон что-то говорит ей, оживлённо перебирая перстами.

«Вот беспутный парень!» — Варлаам усмехнулся и подошёл к ним.

— Се — товарищ мой, Варлаам, Низинич. Тож из Володимира.

Молодица, лукаво подбоченясь, спрашивала:

— Чегой-то одежонка у вас худая. Не может того бысть, что отроки вы княжьи.

«Уже всё выболтал, дурья башка!» — ругнулся в мыслях Варлаам, но через силу улыбнулся и ответил: — Поиздержались мы малость, девица. Издалече едем.

Молодица снова звонко расхохоталась.

— Вот что, добры молодцы, — сквозь смех выговорила она. — Живу я одна, на подоле, у речки, на самом на отшибе. Ввечеру приходите, ждать вас буду. Хоть и небогата, да спроворю угощенье кой-какое. А дом мой коль не сыщете, дак вопросите, где Матрёна, вдова купецкая, живёт. Всяк мя тут знает.

Варлаам сухо поблагодарил женщину и снова сердито рванул Тихона за рукав. Они быстро прошли через ряды, в которых торговали конями, и свернули на одну из идущих от торжища кривых улочек. Мимо потянулись полуземлянки бедноты, некоторые, более просторные, окружали заборы. В скором времени друзья оказались на окраине посада, возле обрывающейся над рекой Угор кручи.

— Вот, верно, и дом Матрёнин, — указал Тихон.

— Что ж делать будем, друг? Что думаешь? Воротимся к Маркольту, или как? — спрашивал, в задумчивости поглаживая бородку, Варлаам.

— Ты как хошь, а я к немчину ентому боле ни ногой! — Тихон замахал руками. — Здеся вот, у Матрёны, покуда и поселюсь. Бабонька хоть куда, сразу видать.

— Беату, выходит, позабыл?

— Да что ты, Варлаам! — досадливо обронил Тихон. — Что попрекаешь мя всё! Ну, была Беата, дак где она ноне?

— Я тебя не упрекаю, но совет даю: остепенись, друже. Сам видишь, что вокруг происходит. Осторожнее быть надо. А ты всё этой Матрёне про нас выболтал. А если она сейчас вот возьмёт да и расскажет о нас княгине Юрате или литвинам тем? Отираются, мол, на торгу какие-то людишки подозрительные. И как придём мы к ней в дом, так нас с тобою под белы ручки и в поруб отведут. А потом поминай как звали.

— А ты, стало быть, всякого подозреваешь?! — Тихон внезапно вспылил. — Да ты глядел хоть на её, на Матрёну сию?! Сразу ж видать, право слово: простая она жёнка, до хитростей больших далека.

— В том-то, может, и беда, что далека. Возьмёт да случайно сболтнёт о нас, а потом пойдёт-поедет. Нет, Тихон, ты гуляй, с кем хочешь, я тебе не судья, но головы не теряй. Нельзя нам.

Друзья помолчали. Поршни их месили грязный песок, они спустились к реке, затем поднялись обратно на взлобок и оказались возле ворот купецкого дома. По описаниям Матрёны, это как раз и было её жилище.

— А неплохо, видно, твоя подружка устроилась, — присвистнул Варлаам, озирая крепкие дубовые врата, высокое крыльцо и большие окна с искусной резьбой на украшенных киноварью[64] наличниках. Края кровли и столпы крыльца тоже были богато изузорены и подведены краской.

Варлаам и Тихон остановились возле ворот, не зная, что делать дальше.

— Ну и как теперь, ждать здесь её будем, что ли? — насмешливо вопросил товарища Низинич. — До сумерек ещё часа два, — добавил он, глянув ввысь, на обложенное густыми кучевыми облаками небо.

С реки задул сильный ветер, неся с собой прохладу осеннего ненастья и навевая в душу грусть. Друзья, запомнив место, пошли дальше по кривой улочке посада, снова оказались возле реки, залюбовались розовым закатом. Было легко и свободно дышать, а налёт грусти тоже был не тягостным, а каким-то приятным. И не верилось, что где-то в эти часы идут войны, полыхают пожары, что кто-то страдает, умирает, печалуется. Жёлтые листья падали с шелестом на землю, и в их шуршании тоже была какая-то наводящая грусть прелесть, такая, которую трудно передать словами. Но вот позади остался поросший лесом пригорок, и взорам друзей открылось необъятное поле, ветер стал сильней, отрывистей, он засвистел в ушах, как выпущенная из татарского лука стрела, и место приятной печали заняла тревога, некое ожидание неизвестности, неясность грядущего, друзья обеспокоенно