Книга Могучая кучка - Андрей Николаевич Крюков

русской музыки! Глинка поднял ее до уровня ведущих музыкальных школ Европы. Однако большинство даже дельных музыкантов этого не видят и по старинке твердят о том, что в России нужно культивировать западную классику, что русские композиторы должны брать ее за образец, ибо сами не в состоянии создать ничего оригинального. Что же касается основной массы любителей, то все их интересы направлены к итальянской опере, к поверхностным салонным романсам и сентиментальным пьесам для фортепиано, скрипки и других инструментов.

Мнения молодых музыкантов шли вразрез с общепринятыми.

...Лето 1856 года Балакирев провел под Казанью, но связь его с Петербургом не прерывалась: он переписывался с Кюи. Балакиревские письма, к сожалению, не сохранились, но дошедшие до нас письма Кюи позволяют представить себе характеры, музыкальные вкусы, творческие замыслы молодых людей.

Они смело брались за сложные музыкальные сочинения — сонаты, увертюры, симфонии, оперы. Кюи сообщал, что начал писать увертюру и задумал оперу на сюжет из рыцарских времен.

Учились они на произведениях выдающихся композиторов. Очень высоко ценили наследие Бетховена. «У меня теперь все сонаты Бетховена, значит я занимаюсь делом»,— писал Кюи. Готовясь сочинять оперу, он изучал музыку Глюка. «Реквием» Моцарта был одним из любимых произведений обоих друзей. Резкую антипатию вызывала у них музыка Мендельсона. Сочинения этого композитора в ту пору игрались повсеместно. Музыканты-любители, лишенные строгого вкуса, исполняя Мендельсона, легко впадали в чувствительность, которая возмущала Балакирева и Кюи. Они резко высказывались и о поверхностной манере исполнения, и о самой музыке.

Из переписки видно, что Кюи был настроен бодро. Хотя сочинение давалось ему с трудом — не хватало опыта,— он не унывал: увертюра не получается, так другая пойдет лучше, а третья еще лучше.

В противоположность Кюи Балакирев был во власти пессимистических переживаний, его, как оказалось, не удовлетворяли собственные произведения. Все сочиненное, как ему представлялось, не отвечало требовательному вкусу. Он уже начал сомневаться в своих способностях. И Балакирев излил душу в мрачном послании другу. Оно не сохранилось, но о нем дает представление ответное письмо Кюи.

«Боже мой! Что с Вами делается? Что за разочарование? Неужели Вы думаете, что всякому суждено быть Бетховеном, а что коли не Бетховен, так лучше не жить? Увертюра «Руслана» — не «Кориолан», не «Эгмонт», а все же таки прекрасна, «Литания» Монюшки — не «Реквием», а все ж таки прекрасна, и спасибо Глинке и Монюшке за то, что писали и пишут. Дютш — не Глинка, а спасибо ему за то, что пишет. Бог Вам дал талант, Вы должны его разработать и писать, а мы Вам скажем спасибо...»

Талантливейшего музыканта, Балакирева нередко одолевали сомнения, неверие в свой композиторский дар. Он всегда долго работал над сочинениями, переделывал их, откладывал. Периоды затруднений вызывали моральную депрессию.

В последнем перед встречей с Балакиревым письме Кюи делился важной новостью: он познакомился с А. С. Даргомыжским.

Даргомыжский жил тогда в доме Есакова (ныне № 30) на Моховой улице. Одна из старейших в Петербурге, она возникла в середине XVIII века в районе поселения ткачей и называлась Хамовой (ткач, по-старому,— хамовник). Со временем старое слово ушло из обихода, название улицы стало непонятным, и постепенно она превратилась в Моховую.

Об Александре Сергеевиче Даргомыжском в ту пору в Петербурге много говорили. В начале 1856 года в Театре-цирке состоялась премьера его оперы «Русалка». Правда, спектакль, небрежно подготовленный, с декорациями и костюмами, заимствованными из какой-то старой постановки, не встретил единодушного одобрения. Тем не менее автор привлек общее внимание. Многолюднее стали его музыкальные вечера.

Кружок Даргомыжского существовал уже много лет, его квартиру хорошо знали музыканты, в том числе Глинка, Серов. У Даргомыжского было много учеников-вокалистов — преимущественно любителей, горячо увлеченных музыкой. На вечерах они пели романсы, дуэты. Потом затевались шумные игры, танцы. Было весело, хозяин дома, известный своим остроумием, много шутил.

В доме Даргомыжского бывали и молодые композиторы. Пригласив Кюи, Даргомыжский стал расспрашивать, что тот сочиняет. Кюи рассказал о замысле оперы, обещал принести написанное. В следующий визит Кюи гости Даргомыжского ознакомились с дуэтом и трио начинающего композитора. Исполнителями были хозяин дома, Серов и одна из учениц Даргомыжского. И дуэт, и трио повторили дважды к большому удовольствию автора и исполнителей.

С тех пор Кюи довольно часто бывал у Даргомыжского. Однако и Кюи, и Балакирев, еще раньше познакомившийся с автором «Русалки», несколько иронически относились к его музыкальному кружку. Они склонны были недооценивать талант Даргомыжского, а его окружение считали компанией, в которой скорее забавлялись музыкой, чем серьезно занимались ею. Высшим авторитетом для Кюи оставался Балакирев.

* * *

Когда в Петербург пришло известие о смерти Глинки, почитателей его таланта охватила глубокая скорбь. В память композитора решили организовать большой концерт. Эту задачу возложили на специальный комитет, в который вошли Даргомыжский, известный хормейстер Ломакин, Улыбышев, Серов, Стасов, Карл Шуберт, Балакирев и некоторые другие музыкальные деятели.

Концерт состоялся 8 марта 1857 года в зале Дворянского собрания (ныне Большой зал Ленинградской филармонии имени Д. Д. Шостаковича). На сцене был поставлен бюст Глинки, на который возложили венок. Программа состояла полностью из его сочинений. Центральное место заняли номера из «Руслана и Людмилы».

Эта замечательная опера не встретила в свое время поддержки в официальных кругах. Выдающиеся достоинства сочинения поняли и оценили лишь немногие. Великосветские «ценители» искусства сочли «Руслана» скучной оперой и тем определили его судьбу. Через несколько лет после премьеры (1842) спектакль передали в Москву. Услышать оперу в Петербурге стало невозможно. Поэтому устроители концерта проявили особое внимание к «опальному» произведению. Были исполнены увертюра, монументальная хоровая интродукция, арии Руслана, Людмилы, Фарлафа, Ратмира, Марш Черномора, Лезгинка. Кроме того, прозвучали «Арагонская хота», Вальс-фантазия, хор «Славься».

Балакирев и Кюи сидели в зале потрясенные. Особенно большое впечатление произвели на них фрагменты из «Руслана и Людмилы», со многими из которых в исполнении оркестра они познакомились впервые. «Я никогда не забуду этого концерта»,— говорил позже Балакирев.

Участие Балакирева в организации концерта — свидетельство заслуженного им авторитета.

Действительно, известность Балакирева росла. Как пианист-виртуоз, он выступал и на открытых концертах, и на многолюдных собраниях в аристократических салонах. Его видели на эстрадах Кронштадтского коммерческого собрания, Петербургской придворной певческой капеллы (ныне Ленинградская академическая капелла имени М. И. Глинки), Немецкого танцевального собрания, на вечерах у А. Ф. Львова, графа С. П. Сумарокова (граф жил на Сергиевской улице в собственном доме — ныне улица Чайковского, дом № 7).

Балакирев приобретал известность и как педагог. Весной 1857 года к нему привели шестнадцатилетнего гимназиста Аполлона Гуссаковского. Подросток обладал