Книга Все хорошо - Мона Авад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты в порядке? – спрашивает Грейс.
В порядке? Она в своем уме? Можно подумать, ее там не было. Можно подумать, она не видела все собственными глазами. Хочется рявкнуть, сорвать на ней злость. Но отвечаю я:
– Все нормально.
Грейс наблюдает, как я горблюсь над тарелкой.
– Ты даже не притронулась к своему… Что это, кстати?
– Салат.
Грейс морщит нос. И снова набрасывается на свой бургер, в который, похоже, запихнули и сыр, и бекон. И, кажется, даже яичницу. Не понимаю, как это она до сих пор жива. Но нет, эта еда ее не убьет. Где-то через час, сидя в своей гостиной и пялясь в «Нетфликс», она сыто рыгнет. Потом легонько, словно послушную собачку, похлопает свой безотказный живот. А затем отправится в свою на удивление девчачью спальню – каждая поверхность в ней уставлена изящными нарядными шкатулочками, в которые не поместится больше одного кольца, а каждая стена задрапирована бледно-розовым, – рухнет на заваленную подушками кровать и уснет, как ангел. И сердце не будет истошно колотить ей в уши. И картины собственной неминуемой кончины не заставят ее лежать без сна. Она уснет глубоко, а утром, в назначенный час, проснется и выйдет на пробежку. Отдохнувшая. Готовая жить дальше.
Когда я попросила принести мне салат и шорле, Грейс скривилась, а потом, будто в качестве извинения за мою немощь, заказала себе обильный ужин.
«Просто мне из-за таблеток не стоит много пить», – объяснила я.
«Конечно, понятно», – кивнула Грейс.
Но это правда, мне в самом деле нельзя пить. Эти препараты даже друг с другом сочетать нельзя, не говоря уж о том, чтобы заливать их алкоголем. Мне их назначили два разных врача, у которых, в отличие от реабилитологов в форменных поло, есть право выписывать лекарства. Один из них косился на меня подозрительно, другой же оказался на редкость милосердным и все улыбался, благостно, как хитрый божок, которого мне посчастливилось застать в хорошем настроении. «Что ж, мисс Фитч, почему бы нам с вами не попробовать эти пилюли?»
«Да, – вскричала я. – Да! Давайте попробуем!»
«Только учтите, мисс Фитч, что с другими препаратами их сочетать нельзя».
«Нет-нет, что вы, не буду, – заверила я доброго доктора, отчаянно тряся головой. – Мне бы такое и в голову не пришло». Его белый халат сиял, словно одеяние самого господа бога. Даже слезы на глаза навернулись.
Я отпиваю из бокала и смотрю на Грейс, которая, довольно потягивая пиво, таращится в экран телевизора над моей головой. Передают хоккейный матч. Грейс смотрит очень увлеченно, она определенно совершенно выбросила из головы разразившуюся сегодня вечером катастрофу. Что ж, она может себе это позволить.
– Как все ужасно сегодня прошло, – наконец выдаю я.
– Что? – невозмутимо переспрашивает Грейс.
– Репетиция…
– Да ладно, – пожимает плечами она. – Не так уж страшно.
– Не так уж страшно? Но как? Ты разве не видела?
– Видела, – отвечает она, не отрываясь от экрана.
– Тогда сама все знаешь. Они меня ненавидят, – шепчу я.
– Миранда, не глупи, – закатывает глаза Грейс.
– Нет, правда. Они ненавидят и меня, и пьесу.
– Боже, Миранда, ну, конечно же, они ненавидят эту пьесу. «Все хорошо, что хорошо кончается»? Да брось, серьезно?
– Это великая вещь, – бормочу я.
– Насчет величия судить не берусь. Нет, в смысле, она нормальная. Но куда ей тягаться с психами, ведьмами и убийцами?
– Ведьма там есть, – возражаю я.
– И кто же?
– Елена. Она ведь исцелила Короля.
Грейс мотает головой, словно говоря: «Отвяжись ты от меня со своей сраной Еленой». Каждый раз, когда при упоминании Елены, сраной Елены, Грейс принимается качать головой, мне кажется, что это она таким пассивно-агрессивным способом пытается донести свое отношение ко мне. «Елена не желает видеть дальше собственного носа. Елена чокнутая. Елена жутко эгоцентрична, зациклена на своих чувствах. Елена только и делает, что ноет. Во всех своих страданиях Елена виновата сама. Она представления не имеет о том, что такое настоящая боль. Давно могла бы взять себя в руки и покончить с этой навязчивой идеей».
– Она влюблена, – убеждаю я. – Это история любви.
Грейс фыркает и залпом допивает пиво.
– Больной любви.
– А мне ее любовь кажется прекрасной, – бормочу я, уставившись в стол.
– Елена живет самообманом.
– Что ж, – говорю я, – у каждого из нас свое видение этой пьесы.
– Ну да, у меня такое, – заявляет она, глядя мне в глаза.
Я разглядываю свой бокал. Она что же, намекает на те случаи, когда я, задержавшись в театре после окончания репетиции или перебрав тут, в пабе, названивала Полу, своему бывшему мужу, и рыдала в трубку?
«Миранда, у тебя все хорошо?» – участливо кричала она мне через дверь.
«Да, отлично, просто говорю по телефону».
Или, может, она догадалась о моей безответной страсти к Хьюго? Застукала, как я, забывшись, таращилась на вздувавшиеся под его футболкой мышцы спины, когда он разрисовывал деревянный задник, превращая кусок фанеры в изысканный интерьер французского дворца? Нежно, как розу, зажав в белоснежных зубах кисть?
«Грейс, тебе не кажется, что он похож на скандинавского бога? На Тора, например?»
«Нет», – бросила бы Грейс.
А Хьюго, почувствовав, что на него смотрят, обернулся бы и увидел в темном углу мою скрюченную фигуру. «Привет, Миранда, – дружелюбно поздоровался бы он. – А я тебя и не заметил».
«Конечно, не заметил, – подумала бы я. – Ты и сейчас меня не замечаешь. И никогда не заметишь». А вслух сказала бы как всегда: «Оу!»
Может, он даже спросил бы: «Что я могу для тебя сделать?»
Увидь во мне ту женщину, какой я была когда-то. Ту, с которой ты мог бы лечь в постель. Но нет, моя страсть – хилый, давно увядший цветок. И, по правде говоря, если бы Хьюго в самом деле обернулся ко мне и сказал: «Миранда, я мечтаю оказаться с
