Книга Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов

кровь коровья! – воскликнул Анатолий с каким-то странным восторгом. – Отец по утрам пьет. Полезно, говорит, силы восстанавливает. Я тоже пью, когда батя на работу уходит. Хочешь попробовать? Налью, мне не жалко. – В глазах его блеснуло вожделение.

Он достал банку с бурой жидкостью и наполнил стакан.

Сделав глоток, он хищно посмотрел на меня.

На подсвеченном снизу лице Анатолия, на углах губ выделялись две вертикальные бордовые дорожки.

– На, попробуй, не бойся. Она сладковатая на вкус. – Исаев протянул мне стакан крови.

Меня передернуло от омерзения. Я отвернулся: выше моих сил было наблюдать этот «Ужин вампира» в любительском исполнении.

– Толян, может, «жучок» поставить, хоть светло будет. Мне как-то не по себе!

– Не бзди, Мирон, так даже круче, чем в фильме «Дракула»!

– Надеюсь, ты не собираешься пить мою кровь?

– Если ты мне партию в шахматы проиграешь! – И Толян нехорошо ухмыльнулся.

Струйка холодного пота скатилась по моему позвоночнику и добралась до трусов.

Что же делать?

Бутерброды! А еще – заваривать чай.

Напившись чаю и наевшись бутербродов, Исаев развалился на диване в гостиной. Его потянуло на откровения.

– Как-то я с батей в ночную смену вышел на убой. У него напарник запил. Помогать некому. Начальства ночью нет, вот он и взял меня в помощники. Ну, я коров из шланга мою и по цепочке передаю их бате. Батя кувалдой лупит их в лобешник. С первого раза убивает, не то что я.

– Ты что, Толян, тоже коров убивал?

Говоря это, я испытываю настоящий ужас.

– Плевое дело! Главное – им в глаза не смотреть, когда в лоб бьешь. Я после той ночи спать вообще не мог. Мне все глаза ее снились.

– Кого – ее? Чьи глаза?

– Да коровы той, Мартой зовут. Они все идут под номерами, а эта почему-то на Марту откликнулась. Упираться перестала и пошла прямо мне навстречу. И смотрит так спокойно, спокойно, прямо в душу. Я и промахнулся: вроде как ударил, но знал, что промахнусь.

– А потом?

– А потом – суп с котом. Батя-то не промахнулся.

Я смотрю в бесцветные глаза приятеля и с ужасом понимаю, что передо мною сидит садист, получающий удовольствие от страдания невинных животных.

Может быть, и не только животных.

Может, и людей.

Эта мысль волною страха окатила меня с ног до головы. Внутри заклубилась, поднялась к горлу горькая, едкая тошнота.

То ли от выпитой крови, то ли от разговоров глаза Анатолия подернулись пленкой. Он расслабился и смотрел, как я пью чай и уплетаю бутерброды. Так пресытившийся волчара с вожделением наблюдает из-за кустов за ягненком, мирно пасущимся на лужайке…

Сытое молчание прерываю я.

– Толян, мы будем в шахматы играть?

– Конечно, будем, о мой юный друг Волька ибн Алеша!

Он достает шахматную доску. Мы расставляем фигуры на журнальном столике в гостиной.

Исаев рассеян, он не в состоянии сосредоточиться на игре. Он делает глупые ходы и теряет одну ценную фигуру за другой.

– Вам мат, гроссмейстер! – Похоже, я совсем потерял страх. Вероятно, азарт шахматных комбинаций оказался сильнее ужаса крови!

Толяна отчего-то колотит. Он то смотрит на меня, то отводит глаза в сторону, пытаясь унять свои руки.

Пламя от свечи колеблется, по-видимому, усиливая его нервозное состояние. Запекшаяся по углам губ коровья кровь отшелушивается и чешуйками осыпается на стол.

Наконец внутреннее напряжение Анатолия прорывается. Он хватает разделочный нож и тащит меня на балкон. Глаза его сверкают безумием.

Он приставляет нож к моему горлу!

– Толь, ты что, дурак? – Я говорю это на удивление спокойно. Похоже, эйфория от шахматного разгрома чемпиона до сих пор кружит мне голову.

Не чувствуя боли, я ладонью отвожу от лица огромное лезвие.

Толян смотрит мне в глаза. Кажется, он ищет в них страх. И не находит! Его фигура вытягивается и словно застывает.

Лицо шахматиста меняется, его искажает судорога. Пересохшим языком Исаев облизывает краешки губ. Кончик его языка выискивает и собирает чешуйки запекшейся крови.

Опустив нож и виновато заглянув мне в лицо, он что-то бормочет. Мол, на улице душно, да и голова разболелась. Хорошо бы полежать…

Нож падает из рук любителя коровьей крови. Толька плетется в комнату и падает на диван. По пути успевает смести с журнального столика шахматную доску с расставленными фигурами. Обо мне он, видимо, забывает.

Пламя свечи на мгновение выхватывает из сумрака одинокую фигуру маньяка, лежащую ничком. Огонек вдруг гаснет, и квартира Исаева превращается в сплошной мрак.

Сердце кузнечным молотом бухает в моей груди.

Подгоняемый животным страхом, я ощупью пробираюсь в прихожую. Засовываю ноги в ботинки. Слава богу, дверь не заперта! Я поскорее спускаюсь по лестнице и выскакиваю на улицу.

Кто-то смотрит мне в затылок – я кожей чувствую это! Оборачиваюсь. На балконе стоит Исаев. В руке его нож, на лице – ухмылочка садиста. Он машет мне и что-то кричит. О боже, он приглашает меня вернуться и сыграть партеечку!

И только тут я осознаю, чего мне удалось избежать. Откуда-то снизу, от асфальта, поднимаются волны страха и окутывают меня – от пяток до темечка!

Я едва успеваю добежать до кустов. Клокочущий комок обдирает горло. Я помогаю ему выйти, засунув в рот два пальца…

Щетина жизни

Жизнь коротка – нарушайте правила прощайте быстро, целуйтесь медленно, любите искренне, смейтесь неудержимо и никогда не сожалейте о том, что было.

Омар Хайям

Дышать было тяжело и, открыв глаза, она увидела перед собой огромное, как в «Солярисе» Тарковского, ухо члена Закупочной комиссии от Союза Художников. Ухо было огромным, старым, с дряблой мочкой и торчащей из ушной раковины жесткой седой щетиной.

Почему-то подумалось, что именно из таких волос делают флейцы, большие плоские кисти с деревянной ручкой, напоминающей детскую лопатку, которыми ей приходилось грунтовать натянутые на подрамник холсты для будущих «шедевров».

При слове «холсты», в сознании всплыла ее любимая, маленькая, на шесть квадратных метров уютная кухонька, в старой, линялой хрущевке. Особенно она любила свои ночные бдения, когда мама с бабушкой уходили смотреть программу Время на черно-белом Рекорде, оставляя кухню в полном ее распоряжении.

Что тут начиналось!

Она доставала музыкальный чемоданчик, под смелым названием – Электрофон Юность, пачку «кругозоров» с маленькими виниловыми пластинками, наливала из рябой эмалированной кастрюли стакан холодного компота из сухофруктов и украдкой доставала из дальнего угла верхнего шкафа самодельной кухни пачку «юбилейного» печенья, полученного бабушкой в праздничном наборе, накануне очередной годовщины Октябрьской революции. Кулинарную вакханалию дополняли «Каникулы любви» в исполнении двух японских девчонок – сестер