Книга Наследница кровавой памяти - Ольга Вешнева

— Не ходи к нему, родимый, — Марья взяла мужа за руку. — Бежим вместе.

— Не бежал от супостатов. Уложил много врагов на поле брани… От государя — лиходея стыдно мне в овраге хорониться. Надену кафтан шелковый да сафьянные сапожки и выйду на казнь, как на престольный праздник.

— Я останусь при тебе, мой ненаглядный. Вся в самоцветах и шелках пойду с тобою в ногу.

Трижды ударили по воротам. Раздался крик: "Хозяин, отвори государеву гонцу!"

Приподняв желтую занавеску, Марья увидела, как вооруженные слуги ее мужа ведут к дому сутулого худосочного парнишку.

— Государь всея Руси великий князь Иоанн Васильевич зовет боярина Соколова с боярыней на пир, — пролепетал съежившийся гонец. Он боялся пристально смотреть на Тимофея, вышедшего на порог не в дорогой одежде, а в прорезанном на плече рубище. — Радуйся, воевода. Царь свел клеймо опалы с дома твоего. Сменил гнев на милость, — паренек перевел дух и добавил ехидным шепотом. — Опричник слово за тебя замолвил.

— Передай мой низкий поклон государю, и доложи, что боярин Соколов явится с женой на пир.

— Все передам, как было сказано, — ломая шапку, отступил гонец.

— Успокойся… Все пучком… Ты в настоящем времени, — панический ужас Марьи сковал меня по рукам и ногам. Не сразу я решилась открыть глаза.

— Помочь? — в поле зрения нарисовался Артем.

— Может, сходим в столовку? — предложила я. — Возьми себе вкусненького, а я так посижу.

Хотела как можно быстрее досмотреть сериал.

ГЛАВА 4. Царский пир

Полдня собирались Соколовы на царский пир. Долго спорили, но так и не поняли, какой опричник замолвил за них слово. Не водились они с поганым народцем — царскими прихлебателями и душегубами.

Меньше всего времени занял поспешный сбор детской одежды, игрушек.

— Береги моих птенчиков, как своих родных. Отвези их в село Полянки и передай дорогой сестрице Катерине с сей запискою, — роняя слезы, наказала боярыня пожилой служанке в грязном сером платье.

Марья посадила одетую в лохмотья Феклушу к ней на колени. Егорка, укрытый рогожей, сидел в телеге рядом со старушкой и следил любопытными глазами за порхающими в саду бабочками.

Скрипучая телега, запряженная старой рыжей клячей, выехала с заднего двора боярской усадьбы. Слуги закрыли за ней ворота.

В слезах прибежала Марья домой и на вопрос мужа: "Проводила?" не сразу смогла ответить.

— Как мне утешить тебя, ласковая горлица? Как втолковать, что нам опасно горевать на людях? — Тимофей крепко обнял жену, погладил по голове широкой ладонью, спуская ее платок на затылок. — Нам не вернуться вдвоем в светлый терем. Дай, Боже, войти рука об руку в Царствие Небесное, как шли к земному алтарю… Чтобы милостивого, справедливого там упросить Царя сберечь наших деток от лиходеев и всякой беды.

— Лера, очнись. Ты плачешь, — как сквозь сон просочился взволнованный голос Артема.

— Что? Не может быть, — я шумно выдохнула, поймав на щеке слезинку.

С восьми лет не ревела, и вдруг пробрало. Да еще в общественном месте.

Кроме нас в столовой оставалась повариха, она суетилась далеко за стойкой.

— Это не мои слезы, — разве я могла смириться с поражением?

Артем не возразил. Сочувствие в его взгляде встряхнуло сетку моих нервов. Я молча уставилась на пластиковую столешницу, окрашенную под мозаику.

***

Следующий эпизод сериала оказался живее и красочнее. Соколовы под руку вошли в резные позолоченные ворота царского дворца. Стрельцы-привратники осмотрели их недоверчиво и придирчиво. Не решаясь провести обыск, они глазами выискивали кинжал или саблю под красным с золотой тесьмой кафтаном Тимофея и расшитым жемчугом сарафаном Марьи. Признав гостей безоружными, впустили во дворец.

По крутой узкой лестнице муж и жена поднялись на третий этаж. Тимофей замер возле маленького оконца и печально вздохнул:

— Смерть за мною скачет на ретивом коне.

Марья подбежала к нему, прислушиваясь к конскому топоту по мостовой. В окно она увидела черного всадника, несущегося во весь опор на вороном коне. Лишь бритый подбородок наездника виднелся из-под надвинутого на глаза капюшона накидки, а на серебряном нагруднике коня белел оскал отрезанной головы черного волка. Позади зловещего гостя двумя рядами ехали опричники на разномастных лошадях, но как один все в черных рясах.

— Типун тебе на язык, Тимофей, — выпалила Марья и перекрестилась.

Трапезная палата была полна народа, но и свободных мест за длинными столами, накрытыми белыми скатертями с причудливыми красными узорами по краям, оставалось достаточно.

Марья не осматривала потолков и стен. Взгляд женщины был скромно потуплен. Сквозь густые ресницы она видела скупые фрагменты настенной росписи: то лепестки алых цветов, то хвост жар-птицы, то ноги лошади.

Распределял гостей по местам на дубовых лавках сам царь, и Соколовы покорно ждали приглашения к столу.

— Гляди, честной народ, помилованный Тимофей Григорьич пред мои светлые очи явился, — Иван Грозный заговорил с хрипотцой, сдерживая смех, — с верной лебедью своею Марьей Семеновной. Где бы место вам отыскать на пиру? Опричники чураться станут, а земские соблазнятся вашей дерзостью, страх потеряют.

Украдкой Марья взглянула на царя. Из купола расшитого золотом и драгоценными камнями платья, словно морда хорька из норы, торчала неопрятная голова на тонкой жилистой шее, озираясь беспокойно по сторонам.

"Добычу выискивает", — подумала Марья.

Вправду, царь как будто считал головы бояр и боярынь, священников и воевод, размышляя, которая из них следующей полетит с плеч долой.

За спиной Марьи послышались легкие и быстрые, но уверенные шаги.

— Подоспел спаситель твоей милости, Тимофей Григорьич, — с притворной мягкостью произнес царь. — Верховный опричный воевода. Он убедил меня, что не изменник ты! Что верой-правдой мне служил, с литовцами и басурманами не знался.

 Соколовы развернулись навстречу вошедшему и остолбенели, увидев зловещего всадника. Молниеносным движением обеих рук незнакомец сбросил накидку с плеч, и ее подобрал один из дворцовых прислужников.

Необычайно яркие зеленые глаза пронзили Марью, ее сердце екнуло. Она помнила Степана Голунова еще драчливым мальчишкой. Знала она его и бойким, немного спесивым юношей, и почти что зрелым воином, вернувшимся с победой из Казанского похода. Он сватался к ней, но душа ее не лежала к нему

Марья побаивалась Степана с тех пор, как пряталась от старшего проказника вместе с другой малышней в копнах соломы и под телегой. Казалось ей, что с возрастом его задиристость и безрассудная жажда приключений приобрели опасные черты. Степан не понимал отказа. Он старался добиваться поставленной цели если не силой, так хитростью. Марья считала великим счастьем его отъезд на войну с литовцами. За годы счастливого замужества она начала считать, что Степан навсегда исчез из ее жизни, и вдруг такая встреча.