Книга Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования - Виталий Глущенко

Особо подчеркнем здесь представление о первобытности: отсутствие частной собственности и эксплуатации, классов и государства для основоположников исторического материализма вовсе не означало, что человек доисторической (в гегелевском смысле) эпохи хоть в малейшей степени был властен над вещами и своими действиями. И Маркс и Энгельс высказывались на этот счет вполне однозначно. «Отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью», – пишет Маркс в «Капитале»45. «Племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга…», – развивает эту мысль Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»46.

Итак, в первобытном бесклассовом обществе человек был еще более несвободен, чем в сменившем его классовом, ибо если в человечестве, разделенном на классы, есть место индивидуальной личности, и членом класса каждый осознает или не осознает себя сам, то в человечестве, разделенном на роды или общины, места для индивидуальной личности не было: каждый знал и мог знать только то, что знали все. Много позже Люсьен Леви-Брюль опишет это как «коллективные представления», с которыми связано первобытное «пралогическое мышление»47.

* * *

Завершающим моментом формирования идеи историзма в том виде, в каком мы ее находим сегодня, стало понятие ускорения исторического прогресса.

Последние десятилетия много писали и говорили об «ускорении исторического времени» и «сингулярности». Любопытно, что эта тема в равной степени привлекла внимание с одной стороны – историков, а с другой – физиков и математиков. Термин «сингулярность» заимствован из астрофизики, и может быть в этой связи литературу по данной теме вскоре, как о ней заговорили, стало можно изучать статистическими методами48. В разных работах предлагались разные причины, вызывающие ускорение, высчитывались разнящиеся коэффициенты, и тем не менее про «закон ускорения исторического времени» слушает лекции и читает в рекомендованных Министерством образования вузовских учебниках уже не одно поколение студентов, и это можно считать надежным свидетельством того, что сам факт ускорения истории сегодня никто не оспаривает49.

Было бы слишком мелко для памяти Поршнева пенять всем этим работам замалчивание имени того, кто действительно первым заговорил об «ускорении темпа истории»50. Правда, иногда, в связи с идеей «ускорения исторического времени» вспоминают Энгельса, но все же у него в «Диалектике природы» речь шла об истории развития организмов, а не общества51. Для нас в сложившейся ситуации самое примечательное то, что во всех без исключения работах ускорение истории рассматривается в отрыве от идеи прогресса. На идею исторического прогресса и даже само это словосочетание словно наложено табу. Все эти работы представляют собой позицию отказа от историзма. Помните, мы говорили про Сен-Пьера, Тюрго и Кондорсе, что они сделали шаг назад от историзма Вико, потому что их идеи прогресса не предполагали качественных скачков? Рассуждая о «сингулярности», современные ученые, похоже, совершают обратную, ещё большую ошибку: они допускают качественный скачок без идеи прогресса.

Понятно, что без идеи прогресса (или, на худой конец, регресса) исторический метод невозможен. Если все дело в том, что в истории увеличивается число событий на единицу времени и каждый последующий период истории короче предыдущего, а качественных изменений самого человека не происходит, то это никакой не историзм, и никакой сингулярностью тут ничего не исправить. Но возможно ли представить себе ускорение истории без признания прогресса, хотя бы по умолчанию? Время существует как физическая величина – во-первых, и как философская (а в ее рамках – философско-историческая) категория – во-вторых. За изменением физической величины времени следит Служба времени, ежедневно замеряющая разность между эталонным всемирным временем и атомным временем. Поэтому, когда в 2011 году из-за мощного землетрясения в районе Японских островов земная ось сдвинулась с места и Земля из-за этого стала вращаться на малые доли секунды быстрее, это не осталось незамеченным. Поскольку при любых обстоятельствах в сутках 24 часа, в часе 60 минут, а в минуте 60 секунд, можно сказать, что сами секунды потекли быстрее. Как философская категория, то есть форма последовательной смены явлений и длительность состояний материи, время также может ускориться, по крайней мере, ничто не препятствует выдвижению гипотезы о таком ускорении. Но чтобы говорить о таком ускорении в отношении истории человечества, не впадая при этом в противоречия, требуется признать историю человечества особой – социальной – формой движения материи. А это само по себе означает признать исторический прогресс, поскольку исторический прогресс есть показатель социального движения. Вот почему мы считаем более точным и правильным говорить об ускорении исторического прогресса («темпа истории»), а не малопонятном «ускорении исторического времени».

С другой стороны, пока исторический прогресс рассматривался как более или менее равномерное движение, проблему начала истории можно было не замечать, но признание его ускорения само по себе наводит на мысль о моменте, когда скорость прогресса была нулевой. Таким образом, лишь полностью завершив свое формирование, исторический метод мог стать методологическим основанием для вопроса о начале человеческой истории. И не случайно, анализ понятия начала истории в своей книге Поршнев начинает с обоснования выдвигаемой им теории ускорения исторического прогресса.