Книга Паранджа страха - Самия Шарифф

Палка или ремень — это единственное, что я могла выбирать. Я умоляла его не бить меня, обещая быть послушной и навсегда забыть о музыке. Но все было напрасно.

— Комедиантка! Единственное, что ты умеешь, так это разыгрывать спектакли, — ревел он. — В последний раз спрашиваю: ремень или палка?!

Дрожа от страха, я указала пальцем на ремень его брюк, и он сильно ударил меня с дюжину раз. Казалось, он получает от этого удовольствие. Затем он разбил пластинки и вышел, громко хлопнув дверью. Я услышала, как он крикнул матери:

— Твоя дочь носит в школу пластинки! Вот они, эти современные школы: одни танцы на уме! Ну ладно, ты у меня тоже потанцуешь! Обещаю!

В школу я больше не ходила. Земля для меня перестала вращаться: я лишилась единственной возможности выходить в мир, потеряла подруг. Мне даже не позволили с ними попрощаться. Жизнь для меня остановилась.

Даже написать прощальные письма им я не могла — у меня не было их адресов. Что они подумают обо мне?

Что я бесчувственная эгоистка?

Отрезанная от внешнего мира, я в одиночестве оплакивала свою судьбу. Но вскоре я почувствовала необходимость хоть с кем-то поделиться своим настроением, и как-то после обеда отправилась в кухню к матери с намерением выговориться. Вместо утешения мать, заметив мои красные от слез глаза, стала потешаться надо мной:

— Мадемуазель плачет! G чего бы это? Ах, ну да. Тебе ведь уже не надо рано вставать и идти в эту дурацкую школу. Но ведь ты сама виновата. Зачем ты потащила в школу пластинки? Вытри сопли и прекрати разыгрывать комедию! Когда-то ты еще спасибо скажешь мне и отцу за то, что мы правильно тебя воспитали. Ты еще молодая и глупая. Сама не знаешь, что творишь.

Неужели это и было правильное воспитание?

По хозяйству матери помогали две служанки. Одну из них, девушку лет семнадцати, звали Салима. Она мне сразу понравилась, и мы часто болтали о всяких пустяках.

— Как тебе повезло, Самия! У тебя одной целая комната. А я сплю с семью братьями и сестрами в одной комнате размером с твою, — тараторила Салима во время уборки у меня.

— Ошибаешься. Чего-чего, а везения у меня нет. Да, у меня есть своя комната, но у меня нет главного.

— Что еще может быть главнее того, чтобы есть досыта, жить в прекрасных апартаментах и не работать на других?

— Этр не главное, поверь мне. Что с того, что у меня есть, если я не могу выйти из дома, как ты, не могу работать, как ты, не могу общаться с разными людьми?

— Тебе нельзя выходить?! Ничего себе!

— Нельзя выходить, нельзя одеваться, как хочется, нельзя носить прическу, которая нравится.

— Почему?

— Я должна стать хорошей женой и благочестивой мусульманкой. Ни один мужчина не имеет права смотреть на меня. Я должна беречь себя для мужа.

— Этого требуют твои родители? — удивилась она.

— Да. И по-твоему, это счастье?

— Не хотела бы я оказаться на твоем месте. Мне очень жаль тебя, правда. И ты ни разу ни в кого не влюблялась?

— Тише, не так громко, услышат. Ну, не знаю… может быть… раз.

— Ага, маленькая скромница! И кто же он?

— Он смотрел на меня из окна.

— Как романтично! А как его зовут? Сколько ему лет?

И как вы встречаетесь, если тебе нельзя выходить?

— Забавно, но я не знаю ни его имени, ни возраста.

Мы ни разу не разговаривали. Все, что я знаю, — это то, что он военный, ему около тридцати.

Салима рассмеялась.

— Ты не знаешь его имени, ни разу с ним не разговаривала. Тогда с чего ты взяла, что он в тебя влюблен?

— Просто знаю и все, — уверенно заявила я. — Он садится у окна в одно и то же время и постоянно смотрит в мою сторону. Это так волнительно.

— Мечтать не вредно. Вот только в жизни все иначе.

Поверь мне, главное — это реальные шаги. Хочешь, я передам ему записку?

— Нет. Это слишком опасно. Если родители узнают, они меня убьют.

— Неужели они такие строгие?

— Поверь. Честь для них превыше всего.

— Ты никого не обесчестишь, если поговоришь с тем парнем, — возразила моя собеседница.

— Тебе кажется, что в этом нет ничего особенного, но мои родители смотрят на мир несколько иначе, Я должна быть покорной.

— Бедняжка! Извини, но я должна продолжить уборку. Захочешь еще поболтать — всегда к твоим услугам.

Договорились?

— Спасибо, Салима. Так хорошо, что ты здесь. Я больше не чувствую себя такой одинокой.

Я выглянула наружу, но, увы, в окне напротив никого не было. Жаль! Видеть его было для меня спасением.

Я воображала страстные разговоры о любви с моим прекрасным принцем. Это был способ ненадолго забыть о жестокости, окружавшей меня. На несколько секунд я поверила, что счастлива.

Постепенно я привязалась к молодой домработнице, но мать не видела ничего хорошего в нашей дружбе.

— Никогда не забывай, что ты дочь господина Шариффа, а дочь господина Шариффа не станет знаться с прислугой. Она может плохо повлиять на тебя. Надо чтобы никто не сбил тебя с пути истинного и не испортил твоей репутации. Ты невинна и должна такой и остаться.

Вот когда выйдешь замуж, тогда и будешь встречаться с подругами, если только муж позволит.

Я продолжала общаться с Салимой, но втайне, лишь в те минуты, когда она убирала мою комнату. Она была единственным человеком в доме, который знал, что лежит у меня на сердце.

Прошло несколько дней, и мать сообщила приятную новость — на каникулах я поеду во Францию, в гости к тетушке по отцу, а остальная часть семьи будет отдыхать на нашей вилле на берегу моря, неподалеку от Барселоны.

— Довольна?

— Конечно, мама. Я так соскучилась по Франции!

Я была совершенно искренней. Детские воспоминания поглотили меня. Какое счастье снова увидеть Амину, мою лучшую подругу! Давно я не испытывала подобного счастья. Впрочем, вскоре это чувство сменилось тревогой.

С чего бы это мои родители, которые не разрешили мне продолжать обучение, отправляют меня туда, где не смогут контролировать? Надо расспросить мать.

— Отец хочет сделать тебе приятное. Разве непонятно? — пояснила она. — А ты должна быть паинькой и делать все, что велит тебе тетка.

— А что она велит?

— Не лезь ко мне с расспросами. Узнаешь на месте.

Что-то странное было в этой затее, но я решила не ломать над этим голову. Не хотелось омрачать радость, которую мне доставляла мысль о предстоящем путешествии на свою родину. Может, таким образом отец хотел загладить передо мной свою вину? Ах, если бы это было правдой!