Книга Знакомство по объявлению - Мари-Элен Лафон

Они называли ее просто комнатой — ту большую комнату, которую Поль отвоевал у чердака, где прежде хранились сено, солома, деревянные и железные инструменты, сельскохозяйственные орудия и груды всякой всячины, в основном разнообразного старья, отслужившего свой срок, которое не выбрасывали — вдруг еще пригодится? Воздух наверху был здоровый, дерево здесь не гнило, а металл не ржавел; помещение хорошо вентилировалось; сюда любили залетать ласточки; летом, в жару, здесь всегда приятно пахло. Использовавшийся как сарай, чердак венчал собой дом, прикрывая людей и животных, нависал над ними всей своей нетленной царственной мощью; он был их кораблем, их собором, живым панцирем со своим характером и собственным глуховатым голосом. Он требовал непрестанной заботы: не предавай свой чердак, и он тебя не предаст. Заброшенный чердак — полуразвалившийся, продуваемый всеми ветрами, зимой заметенный снегом, а летом засыпанный листьями и ветками, одним словом, мертвый чердак, каких Поль немало повидал на своем веку, представлялся ему позором, зияющей раной на теле дома. Решая устроить себе жилище на чердаке, он словно надеялся, что попадет под защиту ангела-хранителя. Под рыжими деревянными балками было много света; он разделил пространство, возведя стены из шероховатых плит, и прорезал внутреннюю дверь, благодаря чему мог спускаться вниз, к своим ежедневным обязанностям, минуя территорию, принадлежащую дядькам и сестре.

Полю полюбилась получившаяся комната, где было так славно отдыхать после дневных трудов, где можно спокойно ужинать, да и вообще просто жить, чувствуя себя дома. Перед окном в глубине комнаты стояла раковина, над которой он мыл руки, намыливая их марсельским мылом, поворачивая так и этак, растирая и разминая под струей горячей воды, как будто отмывал не собственные кисти, а некий посторонний предмет; затем он тщательно вытирал их специально для него повешенным жестким полотенцем. Дважды в неделю, по субботам и по средам, возвращаясь после вечерней дойки, он коротко стриг ногти, сосредоточенный и внимательный, целиком погружаясь в этот ритуал. Ту часть комнаты, которая не была кухней, Поль никогда не называл ни гостиной, ни столовой — просто потому, что эти слова к ней не подходили. Три высоких и узких окна выходили на ферму Жаладис, окруженную пышными буками; дальше, там, где не было уже ничего, за пространством, какое способен охватить человеческий взгляд, простирались величественные плоскогорья: летом на них паслись стада, зимой они пустовали.

В Жаладисе — Поль объяснил это Анетте в первый же день, указывая пальцем на тесно сомкнутые черепичные крыши, — жили Мишель, его жена Изабель и их тринадцатилетняя дочка Кати, ходившая в коллеж в Конда. Она могла бы помочь Эрику, все ему показать, они бы стали ездить в школу на одном автобусе. Летом, когда с самой срочной работой будет покончено, перед началом учебного года, они обязательно повидаются, он ее с ними познакомит, и они обо всем договорятся.

В первые же дни июля, проводив торопливо собиравшегося Поля, с раннего утра настраивавшегося на целый день борьбы, на протяжении которого одни дела немедленно сменялись другими, а иногда наслаивались одно на другое — скотина, машины, сенокос, — Анетта, все еще продолжавшая изумляться работоспособности Поля и крестьянскому труду вообще, для нее совершенно незнакомому, с его запахами и приемами, с его изматывающим ритмом, с его постоянством, и смертельной усталостью, и благословенным отдыхом, и неожиданными радостями, — каждое утро Анетта, пока Эрик спал за перегородкой в своей спальне, вставала к окну и созерцала открывавшийся за ним вид. Еще в Невере Поль несколько раз повторил это слово — вид. И с самого Невера она пребывала в предвкушении, торопясь поскорей узнать, что же это будет за вид, заранее догадываясь, что ее ждет нечто необыкновенное, не имеющее ничего общего с блеклым фасадом и крышей дома, окаймленного ровно подстриженной изгородью из туи, что стоял на другой стороне улицы, где они жили в Байоле. Она изучала окрестности. Подолгу стояла, неподвижно замерев, забыв об остывшем кофе в полосатой чашке на столе. Она многое узнавала впервые. Узнавала, как заря пробуждает к жизни каждый предмет, один за другим, вначале легонько касаясь его, затем окружая светящимся нимбом и наконец захватывая целиком; словно зачарованная, она смотрела на луга, деревья, синюю ленту дороги, узкие извилистые тропки, величаво-медлительных коров и по-утреннему неуклюжие трактора, в первых солнечных лучах отсвечивавшие красным.

В эти самые первые дни знойного июля она сердцем почуяла, что должна остаться здесь и безропотно ждать, пока не пройдет страх. Пусть она ничегошеньки не знала ни об этих дорогах, ни об этих лугах, заросших буйными травами, — она больше не говорила «поля», потому что полей не было, местные крестьяне ничего не сеяли; она сама объясняла Эрику, что здешние почвы благодаря ныне угасшим вулканам отличаются исключительным плодородием и питают могучие травы. Посадки никогда не поливали — это не требовалось. Да, все здесь было по-другому. Изобилие окружающей природы поражало Анетту и подавляло ее, хотя у себя на севере, в прошлой жизни, ей приходилось видеть кукурузные поля, тянувшиеся по обочинам дорог; при взгляде на мощные стволы, похожие на солдат в тесно сомкнутом строю, ее порой охватывало мимолетное ощущение мелкости, незначительности человеческого существования. Она стояла у окна и обводила взором — словно вела пальцем по картине — изгибы теней, притулившиеся к деревьям, названия которых она не знала. Нет, она не станет спрашивать их у Поля; она не школьница, и не гостья, приехавшая навестить дальнюю родню, и не любознательная туристка, решившая посвятить отпуск изучению местной экзотики, включая ее флору, фауну и аборигенов. Она приехала сюда, чтобы жить, чтобы постараться начать все сначала. Поэтому она будет терпеливо ждать, пока Поль сам не посвятит ее во все, что ей нужно знать, — ненавязчиво, как бы мимоходом, без всяких поучений.

Ей понравилось название фермы — Жаладис; от него веяло детской сказкой; оно казалось немного старомодным и добрым и как нельзя лучше подходило к тому, что Поль рассказывал о Мишеле, родившемся в Жаладисе, его жене Изабель и их дочери, обо всем их семействе. Крыши Жаладиса служили своего рода вехой на фоне безмерного горизонта, состоявшего из неба, плоскогорий, леса и лугов; отныне ей придется жить лицом к лицу с этим горизонтом; окружающий пейзаж свободно проникал в комнату Поля через три голых окна, не давая очухаться, всю ее занимал собою, лепил ее по своей великанской мерке. Одна, без Поля и Эрика, встречая перламутровую июльскую зарю, Анетта пыталась сопротивляться бушевавшему вокруг зеленому безумию, приглядывалась к нему и запоминала его очертания — хотя бы для того, чтобы не дать пожрать себя этим древним силам, чересчур — она чувствовала это — огромным для нее, тридцатисемилетней жительницы севера, исторгнутой маленьким городком, не слишком-то крепкой и явившейся сюда безоружной, без доспехов и защитного панциря.

Во второе воскресенье августа — это был праздничный день — на главной площади поселка она познакомилась с Мишелем и Изабель; они стояли под навесом аттракциона «Автородео», прячась от проливного дождя, обрушившегося на ярмарочные балаганчики с уже по-осеннему серого неба. Они немного поговорили все четверо: о погоде (еще лето, а холодно, как в ноябре), о них самих, то есть об Анетте с Эриком, который, нахлобучив на голову капюшон синей куртки, с интересом наблюдал за тремя здоровенными парнями в тире, с шутками и прибаутками соревновавшимися в стрельбе из карабинов. Анетта отвечала на вопросы, в которых особенно усердствовала Изабель: да, они потихоньку привыкают, да, дом очень хороший, да, июль выдался отличный, да, в Риоме можно купить все что угодно, а кое-что и в Конда… Она рада, что Эрик скоро пойдет учиться, в коллеже он заведет себе друзей, он ведь очень общительный. Надо будет пригласить вас в гости, сказала Изабель, давайте в субботу, нет, не в следующую, а через одну, двадцать пятого, как раз перед началом учебного года, благо добираться недалеко.