Книга Сезон мести - Валерий Махов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день, ублажая директора, Белка разрыдалась и рассказала, что пьяный завхоз, несмотря на сопротивление, овладел ею, а затем, не обращая внимания на ее слова, что она любит директора, заявил, что всех видел в гробу, что у него на каждого есть компромат и что сегодня он безнаказанно трахнет ее, а завтра, если захочет, и самого директора. В доказательство Белка предъявила своему «любимому» изуродованную грудь.
На другой день при загадочных обстоятельствах завхоз утонул в озере во время рыбалки. Грудь зажила, авторитет Белки вырос до неба. Мадам де Сталь ушла в монастырь, а маркиза де Помпадур возглавила комитет охраны нравственности и морали в самом пуританском городе на Земле — Париже…
Человеку, тем более эмоциональному, свойственно верить в приметы. Раньше, в те счастливые времена, когда в СССР не было секса, а детей либо приносили мудрые аисты, «надежные, как весь аэрофлот», либо находили в капусте любознательные мичуринцы, первой и самой главной приметой было большое скопление народа у какой-нибудь торговой точки. Видя эту радующую глаз картину, каждый человек понимал: если очередь, значит, что-то дают, значит, выбросили очередной дефицит. При этом «выбросили» — это совсем не на помойку, а «дают» — не значит что бесплатно.
Януарий Филиппович Голицын, профессор, доктор медицинских наук, руководил центральной городской больницей. Многие известные в городе люди были благодарны ему за спасенное здоровье, а некоторые и за жизнь. Будучи блестящим хирургом и успешным человеком, Януарий Филиппович наслаждался жизнью во всех возможных ее проявлениях. Он был заядлым коллекционером, любителем футбола и тонким знатоком и ценителем женской красоты. И только одна странность доставляла проблемы его родным и близким — он был суеверным. Если по пути на дачу дорогу ему перебегала черная кошка, он останавливался как вкопанный и был готов ждать до темноты, пока какое-нибудь транспортное средство самоотверженно пересечет роковую черту. Однажды, чтобы не заночевать в чистом поле, отдав детей на растерзание комарам, пришлось будить пьяного тракториста и платить ему за вечернее дефиле по проселочному подиуму. Будучи помеченным какой-нибудь страдающей диареей птичкой, он радовался, как ребенок, и весь день ходил обосранный, не давая стирать с себя этот верный признак скорого обогащения. Если накануне серьезной операции у него чесалась левая рука, он не сомневался, что операция закончится успешно, а если правая, то с такой же уверенностью мог утверждать, что денег за нее не заплатят.
В этот день по всем приметам все должно было быть хорошо. Он удачно прооперировал язву желудка приятелю своего сына, потом дождался звонка от коллекционера Милославского. Тот сказал, что готов обсудить детали предстоящей сделки. Суть ее состояла в том, что Милославский наконец согласился продать ему портсигар с монограммой, которая указывала, что ранее он принадлежал Григорию Ефимовичу Распутину, а подарен был государыней императрицей Александрой Федоровной. Терпкости этой истории добавлял тот факт, что вещица, «старинная» и «цены немалой», досталась Милославскому от потомков Феликса Юсупова, а он, как известно, видел Распутина последним. Получалось, что именно за этот портсигар была тщательно вымыта экстрактом ромашки красавица жена Феликса и именно из-за него, а не из-за идеи, погиб великий старец.
Подойдя к своей машине, профессор чуть было не расстроился, так как увидел, что его породистая немецкая овчарка класса «Мерседес-Бенц» заблокирована какой-то южнокорейской дворовой шавкой. Длинно и уныло матерился клаксон, медленно и печально тянулось время, и вдруг… Ох уж это счастливое вдруг! Она появилась так же неожиданно, как первая капля слепого дождя в яркий солнечный день. Внезапная, светлая, нереальная! У профессора засосало под ложечкой, вилочкой и всеми остальными предметами его уже много лет бывшего в употреблении чувствительного сервиза. Через минуту она извинилась. Через минуту и десять секунд была прощена, а через полчаса они уже обедали в одном из самых дорогих ресторанов города под названием «Бухара». Все получалось в этот день у Януария Филипповича. И даже на прощание Инга, так звали его внезапную любовь, позволила обнять себя, потрогать и длинно, как в юности на вылазке у костра, поцеловать. Момент истины, по просьбе той же Инги, был назначен на ближайшую среду. О счастье! Если это не ты, то и не надо тебя вовсе!
Владимир Наумович Милославский был известным в городе кинокритиком и искусствоведом. Но главной любовью его жизни было коллекционирование. Он собирал живопись и серебро. Говорят, что любить можно что-то одно. Владимир Наумович в своей страсти был бисексуален. Он с одинаковым упоением и восторгом мог часами бродить среди своих картин и перебирать серебряные портсигары и табакерки. А еще, будучи барином и душкой, он любил молодых певичек и всячески их патронировал. Поговаривали, будто с женой он развелся потому, что она была равнодушна к искусству. А еще болтали, что у него где-то есть тайный подвал, в котором хранятся бесценные раритеты и в который он всегда, подобно скупому рыцарю, спускается один. Но мало ли про нас говорят! Милославский разменял уже седьмой десяток. Жил он в спальном районе города, в огромном частном доме, построенном по специальному проекту великих архитекторов, братьев Кумарницких. Владимир Наумович был завсегдатаем всех городских культурных и околокультурных тусовок. В последние дни, когда кто-то с усердием, достойным лучшего применения, начал мочить коллекционеров, тусовки стали проходить значительно реже. Вот и сегодня вначале позвонили и предложили встретиться в Доме художника на какой-то выставке, а потом перезвонили и извинились, сославшись на перенос. Все были изрядно напуганы, и каждый коллекционер думал: кто же следующий?
В жизни майора Дубцова ничего выдающегося не происходило. Это был спокойный, насколько может быть спокойным начальник убойного отдела, уравновешенный, как рабочая атмосфера лабораторий Института метрологии, человек. Без крика и истерик, вдумчиво и добросовестно он ежедневно выполнял свою работу. Иван Иванович всегда удивлялся, почему о людях других профессий, в отличие от работников милиции, так мало пишут, снимают и говорят. Он с детства очень любил природу и, считая волка не хищником, а санитаром леса, когда-то мечтал о работе лесничего. И хотя мечта его не сбылась, он честно старался защищать вверенный ему участок тайги огромного мегаполиса от всякой нечисти и скверны.
Еще будучи молодым опером, Дубцов по наводке сексота дождливым и холодным ноябрьским утром залез в домик на детской площадке и просидел там в засаде двое суток без сна и пищи, поджидая преступника. И когда тот появился, вступил с ним в тяжелую схватку, результатом которой были перелом двух ребер, выбитый зуб и благоприобретенный ревматизм. Единственный раз за двадцать четыре года работы в милиции Иван Иванович удивился, когда утром следующего дня увидел в дежурке героически задержанного им преступника. Тот получал назад свои шнурки, отобранные у него при обыске лично Дубцовым. Вот этими-то шнурками Иван Иванович Дубцов по прозвищу Дуб, будущий начальник убойного отдела, майор милиции, навсегда и намертво зашнуровал свою душу, честно делая свою рутинную повседневную работу, мечтал о скорой пенсии и надеялся, что позже жизнь рассчитается сполна. Небольшой домик в деревне на берегу красивой и чистой реки, лес, где каждое дерево, каждый куст и травинка будут ему рады… А дальше воображение рисовало такие идиллические, вплоть до фотоохоты, картины, что слезы застилали глаза, а обильный поток слюны мешал дышать. Это был тот случай, когда он не сплевывал, а глотал слюну. Делал он это не потому, что, как утверждают древние китайцы, выделяемая слюна в возбужденном состоянии является ценным ферментом, жизненно необходимым организму, а из боязни, что о его сокровенной тайне смогут случайно узнать эксперты Института судебно-медицинской экспертизы имени академика Бокариуса.
