Книга Белая змея - Танит Ли

Судя по звону драгоценностей на запястьях и поясе, Казарл встал.

— Было одно мгновение, когда мы бок о бок неслись на колесницах. Подумал ли ты тогда: «Братья, которые сражаются за право первородства»?

— Да.

— Ты владеешь мысленной речью. Совсем чуть-чуть, слабым прикосновением. Не настолько, чтобы твой висский мозг сошел с ума. Сейчас в темноте мы заключаем сделку. Не спорь, Регер эм Ли-Дис. Некоторые вещи в этой жизни обязаны случаться. Наверху Сорбел весь изошел на пену, но я уговорю лорда-правителя. Мы пойдем на запад, ты и я.

Вторая лампа, недавно угасшая, вспыхнула и с шипением начала светить. Когда Казарл стукнул в дверь камеры и вышел, она снова ярко загорелась.

— Его спрашивали долго, и он отвечал открыто. Писцы занесли его рассказ на бумагу. Но он Вис. Как можно подумать, что он сообщник эманакир?

Сорбел стоял, заслоняя рассвет в высоком окне лорда-правителя.

— Его не допрашивали с пристрастием, мой повелитель.

— Не знал, что тебе нравится пытать людей.

— Мы вступили в войну, мой повелитель, и вам это известно. В войну против магов. Сначала мы считали себя частью избранных и друзьями белой расы, такими же светлыми, как и они. Но эманакир — альбиносы и присвоили себе знак белой змеи. Даже их собственный народ-прародитель, люди Равнин, стал чужим Лишенным Тени. Поэтому выходит, что мы подвергаемся риску наравне с темными людьми Дорфара и Элисаара и почти не способны защитить себя.

— Я уже усвоил все эти истины, Сорбел.

— Они могут напасть на нас так и тогда, когда пожелают. И они нападут на нас, потому что это враждебный и высокомерный народ, к тому же наделенный Силой. Разве мы, находясь в таком положении, можем оставить без внимания даже песчинку?

— Как заметил этот Регер, тебя, Сорбел, тоже могли бы счесть колдуном на юге, востоке и в Междуземье.

— А Казарл — шансарец и сумасшедший, как и весь его народ.

Лорд-правитель слегка рассмеялся. Он очень устал и мечтал о простых радостях жизни — завтраке и сне.

— Да, Казарл — шансарец.

— С другой стороны, мой повелитель, мы знаем, что он богатый искатель приключений. Если неистовство толкает его к городу на западе…

— Возможно, город существует. Возможно, что он его найдет. Это может обернуться нам на пользу.

— Найдет с помощью Регера Лидийца.

— Обдумай все, Сорбел, — произнес лорд-правитель. — Если Регер был ее любовником, причем любимым до такой степени, что она спасла его — а похоже, что так оно и было, — то, скорее всего, она хочет, чтобы он вернулся. Возможно, если разрешить ему беспрепятственно добраться туда, установится сверхъестественное равновесие. Тебе, Сорбел, должна быть известна ценность таких сделок.

— Мне снятся сны, — отозвался Сорбел. — Жена говорит, что я кричу, пока она не разбудит меня. Я лежу в ее объятиях, как ребенок, содрогаясь от ужаса, и не могу вспомнить, почему так, где я побывал и что видел.

— Казарл отправится в свое путешествие вне зависимости от решения совета Заддафа. Так пошлем Лидийца с ним. Они никогда не вернутся из лесов, потому что оттуда никто не возвращается. Возможно, через десять лет мы будем все так же обсуждать этот вопрос. А может быть, наши страхи по поводу эманакир — всего лишь дурной сон. Богиня разбудит нас, и мы будем лежать в ее объятиях.

Сорбел отвернулся от окна. Свет восходящего солнца обтекал его.

— Когда при мне в Совете пересказывали сплетни о чародеях, которые теперь способны возвращаться после смерти, я отмахивался от глупой болтовни, — проговорил он, черный на фоне света за спиной. — Но здесь, в личной беседе, я могу сказать, что верю им. Словно кто-то шепчет мне в ухо, ночью, в темноте: против сверхъестественного врага, который ненавидит нас и умеет не умирать, любая борьба безнадежна. Или нет?

— Борьба зачастую бесполезна, — ответил лорд-правитель. — А надежда, как злая гадюка, соблазняет лишь для того, чтобы больнее укусить. Но даже если так, должно быть какое-то иное состояние — не отчаяние, не надежда и не борьба. Какая-то вера или знание, не имеющее имени, но определенное. Зацепись за него, Сорбел. Или позволь ему поймать себя и унести.

Дорфарианский агент Галутиэ воссоединился со своими людьми на постоялом дворе. Злобно размахнувшись, он швырнул золото на стол, и пока головорезы ругались и дрались из-за него, объявил:

— Недодали. Эти ублюдки урезали нам плату.

Он был возмущен покровом секретности, под которым действовал совет союзников в Заддафе. Правда, обходными путями ему удалось выяснить, что Регер в тюрьме, но это не слишком обеспокоило Галутиэ. Дорфарианский таддриец, имеющий призрачного прадедушку с Равнин, отнесся к этому философски и перевел свой взгляд на другой предмет.

Он разрешил своему отряду развлечься в городе этим вечером. Завтра они должны были вернуться по Южной дороге в Илву, где он рассчитывал встретить кое-кого — точнее, Йеннефа. Пока они плыли через море от Зарависса, Галутиэ догадался, что за ними следует не кто иной, как Йеннеф. Скорее всего, ланнец посчитал, что они направятся прямо в Дорфар, поскольку Дорфар платил им обоим. Галутиэ позаботился, чтобы тот нашел доказательства этому. Желая иметь что-нибудь в запасе, он даже оставил далеко на севере послание для Йеннефа на случай, если тот до сих пор не понимает, в чем дело. Но Галутиэ был уверен, что в конце концов Йеннеф направится на вардийский запад, где законы Дорфара не слишком-то способны помочь или защитить. А шпион не забыл хватку ланнца и острый металл у горла.

Пока его люди развлекались со шлюхами и напивались, он совершил приношение в храме Анакир-Ашкар. Это была кровавая жертва, которая разрешалась здесь. Он просил богиню даровать ему право на месть, что казалось ему вполне допустимым. Из всех ее восьми воздетых рук — каждая из кости палюторвуса, добываемой в Заддате, с янтарными браслетами, золотыми пальцами и топазом на ладони — он смотрел лишь на руку возмездия.

Сквозь дым Галутиэ привиделось, что богиня улыбнулась ему.

Он чтил и восхвалял ее, она была его божеством, и он давал ей то, что ей нравится. Она не должна оставить без внимания его просьбу.

Глава 19

Огонь, вода и сталь

Все дороги кончались через сорок миль к западу от Заддафа. Дальше был лишь лес и то, что принадлежало лесу или чему он позволял существовать. Порой наверху по нескольку дней нельзя было увидеть небо из-за полога сомкнувшейся листвы. Поднявшись на высокую земляную террасу, удавалось разглядеть, как на юге зеленый покров разрывают горы, чьи склоны казались полупрозрачными, а вершины таяли в небе. На прогалинах темнели неподвижные лужи чернильной воды, над которыми клубился туман из мелкого гнуса и летали стрекозы. Изредка попадались деревни, отвоевавшие себе место. Некоторым не удалось устоять, и их останки едва виднелись среди ползучих растений и корней, поглотивших дома. Сквозь лес пробивались тропинки, проложенные людьми и животными. Вдоль таких проходов, привлеченные светом, на земле или в десятках локтей над нею распускались огни летних цветов. Ночью лес звенел, словно арфа. Внезапные грозы ударяли по листьям, и вместе с дождем вниз сыпались ящерицы.