Книга Божий мир - Александр Донских

Он, не дослушав, грубовато отстранил её, ничего не спросил у милиционеров, широкой поступью прошагал к открытому пустому сейфу, кулаком саданул по стене:

– Куда смотрела, дура! – Выхватил из вазы свежие розы: – Я день и ночь пашу как проклятый, а ты тратишь деньги чёрт знает на что! Все гардеробы забиты твоим шмутьём!

– Я что же, должна ходить как оборванка? Муж зарабатывает миллионы, а я буду трястись над каждой копейкой? Ты, Саша, становишься невыносимым. Ты патологически жадный. Ты – больной! Сумасшедший! Псих! Я брошу тебя! Думаешь, твои деньги меня удержат? А вот и нет! Нет! – И Анастасия, тяжко зарыдав, убежала наверх в спальню, с треском захлопнула за собой дверь.

– Где охранники? – не унимался хозяин. – Живо сюда всех!

Двое детей Цирюльникова, сын Гриша, худенький, весь, как затравленный зверёк в клетке, насторожённый подросток от первого брака, и дочка дошкольница Татьянка, насупленно посматривали издали на отца, а он кричал на двоих вытянувшихся перед ним охранников, размахивая кулаком. Трое милиционеров и следователь с криминалистом, растерянные и смущённые, не обрывали Цирюльникова, с преувеличенной старательностью снимали отпечатки пальцев, осматривали окно, фотографировали сейф и его содержимое, что-то записывали. Следователь, сухощавый, в потёртом, с оттянутыми карманами пиджаке, громко покашливал в кулак, с неудовольствием косясь на Цирюльникова; но того, похоже, совершенно не заботило, что в одной комнате с ним посторонние люди, представители закона.

– Вы, оглоеды, у меня как сыр в масле купаетесь! Я вам сколько плачу? Да вы в благодарность за такие бабки должны как собаки за версту унюхивать опасность! А у вас из-под самого вашего сопливого носа умыкнули целый мешок добра! Спали? Спали, дармоеды! Я из вас душу вытрясу!

– Александр Иванович, ей-богу не спали, – попробовал защититься один из охранников, парень с наголо обритой, по-бычьи крупной головой.

– Молчать, паскуда!

Цирюльников хватко взял за лацканы пиджака этого долговязого парнину, мощно тряхнул его и оттолкнул с такой силой, что тот попятился и спиной расшиб остеклённую межкомнатную дверь. Другому охраннику – молниеносный удар в челюсть. Снова напал на первого, переметнулся на второго. Они не сопротивлялись, а лишь сопели и слегка уворачивались, стискивая зубы.

Наконец не выдержал и вмешался следователь. Он представился – «майор Переломов» и пригласил вспотевшего, растрёпанного хозяина в соседнюю комнату. Цирюльников с презрительным вызовом взглянул на следователя, словно бы предполагал сказать ему: «Ну, и что же ты можешь против меня?» Однако – подчинился.

В соседней комнате Цирюльников грузно повалился на диван, грубо чиркая зажигалкой, прикурил. Переломов присел в кресло напротив, угрюмился и покашливал в кулак. Не сразу начал опрос; для начала выяснил, что было похищено.

– Александр Иванович, вы вчера прилетели из Новосибирска?

– Да, вчера. Из Новосибирска. Обсуждал сделку. Чего вы на меня хитроумно глазеете? И прекратите усмехаться, чёрт возьми!

– Я не усмехаюсь. Успокойтесь. Итак, прилетели в семь вечера, но почему-то не вызвали персональный автомобиль, не приехали домой. Конечно, конечно, ваша личная жизнь… Но-о-о всё же… всё же…

Цирюльников подскочил с дивана, угрожающей тушей навис над щуплым следователем:

– Вы меня подозреваете в чём-то? Что, я самого себя обокрал? Самого себя?! Интересненькое дельце! И много вас, таких умников, околачивается в МВД, протирает штаны на расшатанных стульях?

– Поймите, Александр Иванович, расследование должно быть объективным и всесторонним. Итак, вы прилетели из командировки и – что?

Следователь многозначительно замолчал, с въедчивой пытливостью какого-то тайного торжества прямо и твёрдо глянул в замершие, странно и страшно стекленеющие глаза Цирюльникова.

– Поймал такси. Переночевал в моей городской квартире.

– Вот как. Один?

– Один.

– Ладно. Но любопытно, почему вы не поехали сюда, в посёлок? Ведь здесь, если не ошибаюсь, ваш настоящий дом – семья, жена, дети. Скажите мне по секрету: может, у вас имеется любовница?

– Да вы чего ко мне подкрадываетесь, точно кот к сметане? – не в шутку озлился Цирюльников, исподлобья поглядывая трупно омертвевавшими глазами на следователя.

«Какие мерзкие глаза», – в себе поёжился Переломов.

– Я что, на самом деле похож на идиота: сам себя обворовал? Да задумайтесь вы наконец-то: ради чего?

Но в голове Александра Ивановича вдруг что-то, как померещилось ему, хрустнуло и сломалось, и стала отстукивать такая мысль: «А ведь и вправду, почему я сразу с самолёта не поехал домой, а забрался в городскую квартиру и завалился спать? Потом соскочил, как полоумный, и понёсся сюда».

Переломов подумал: «Здоровый ли он человек: то свирепствует, орёт, то на твоих глазах чуть не умирает, раскисает квашнёй?»

– Н-да, труднёхонько вам возразить, Александр Иванович.

Неловко, томительно помолчали. В руке Цирюльникова, одрябше свесившейся со спинки дивана, погасла сигарета, о которой, видимо, он напрочь забыл. Переломов неуверенно возобновил опрос:

– Проникли в дом, Александр Иванович, через окно, но кто открыл его? Или откинул щеколду заранее? Или, возможно, вор находился внутри?..

На вопросы следователя Цирюльников отвечал невнятно, невпопад и без недавнего раздражения и озлобления. Он показался Переломову человеком внутренне разрушившимся, сражённым внезапной немочью. «Богатый, а ведь, похоже, разнесчастный по самую маковку», – душевно подумал уже немолодой, многоопытный следователь.

После отъезда опергруппы Цирюльников бесцельно бродил по комнатам, ему непрестанно звонили по мобильному, он односложно отвечал или с досадой отключался. Еле поднимая ноги, взобрался по лестнице в спальню к жене. Анастасия, вспыхнув отчаянной истерикой, швыряла в мужа вещами, царапала его, ломая свои ногти, и колотила кулачками. Морщась, он спустился вниз. Погладил по головке плаксиво сжавшуюся дочку, потрепал по щеке окостенело державшегося сына. «Боятся, – устало подумал он. – И что за бес меня крутит? А может, уже не я живу, а – кто-то другой за меня во мне? В голове мешанина, белиберда: какие-то собаки вспоминаются, хруст льда под ногами, стена, а через неё кто-то карабкается…» На Александра Ивановича наваливалось текучей горой сонливое настроение, да столь стремительно и ощутимо, что стали подламываться ноги. Направляясь в ванную, он чуть было не повалился. Умылся ледяной водой – не полегчало ничуть.

Хотел было уже улечься в нижней спальне, да явился его компаньон и товарищ Савелий Хлебников. Он был того же возраста, что и Цирюльников, однако моложавый, свежий, весь подобранный.

– Звоню, звоню тебе, Саня! Услышишь мой голос – отключаешься. Надо обсудить кучу производственных вопросов, а ты ведёшь себя по-пацаньи, извини, конечно. В чём дело? Ты выглядишь, будто на тебе пахали, но не мягкую весеннюю землицу, а нынешнюю, почти смёрзшуюся.