Книга «Линия Сталина». Неприступный бастион - Герман Романов

«Мессершмитты» словно осатанели, охотятся за всем, что летает в небе или движется по земле. Авиация СЗФ потрепана страшно, много самолетов просто побросали на аэродромах, перебазирование проведено безобразно. И выводы уже последовали: командующий ВВС генерал Ионов уже арестован и будет расстрелян, как знал Гловацкий, вместе с другими руководителями советской авиации. А вот за какие грехи их казнят вскоре, в исторической литературе только одни домыслы приводили.

Но одно решение маршала Ворошилова уже может пойти на пользу – решено объединить усилия авиации фронтов, Балтфлота и корпуса ПВО под единым командованием генерал-майора Новикова, который в конце войны должен стать главным маршалом авиации. Может быть, и удастся ему хоть как-то наладить взаимодействие, попробовать ввести авианаводчиков в части и проводить регулярную авиаразведку?

Оставалось надеяться только на крутой характер маршала Ворошилова, что возглавил два фронта и два флота, да на его начальника штаба генерала Захарова. О последнем, как и о генерале Ватутине, в военной литературе отзывались крайне хвалебно, считая их ярчайшими генштабистами. Да и не так просто с самим СЗФ – немцам не удалось окружить либо уничтожить полностью ни одну дивизию, все они, за исключением 3-го мехкорпуса, что был оттеснен в полосу Западного фронта, отошли хоть потрепанными, но в относительном порядке. И если удастся их пополнить до штата, хотя бы за счет ополчения, то можно надеяться на лучший вариант развития событий. Одно ясно – теперь немцам придется сильно попотеть, прежде чем выйти на лужский рубеж. Может, и до Ленинграда не доберутся?! Но даже если и туда дойдут, пусть в сентябре, даже в середине августа – это всяко лучше, чем сегодня, как раз в этот день, что произошло в той реальности…

Машина резко затормозила – Гловацкого бросило на спинку сидения водителя. Семин, сидевший на переднем сиденье, уже открыл дверцу, на лице ожесточенная гримаса, выкрикнул хрипло:

– Воздух!

Гловацкий рванул дверцу со своей стороны, выпал из машины прямо на обочину, скатился в кювет лицом вверх, пусть и небольшая ямка, а укроет. И тут увидел, как с изогнутыми крыльями, что твой коршун, прямо на него пикирует «лаптежник», за ним в атаку заваливается второй, на подходе уже виднеется третий.

– Да сколько вас…

Слова сразу застряли в горле. С разрывающим нервы ревом самолет приближался к земле, была хорошо видна кабина пилота, кок винта с кругом прозрачных, невидимых от бешеного вращения лопастей пропеллера. От самолета отделились черные капли бомб и стали падать вниз, как показалось, прямо на него. Он не закрыл глаза и не стал прикрывать лицо ладонями – просто лежал и смотрел на падающую с неба смерть. Время, словно резина, растянулось, он все видел, будто в замедленной съемке, но был не в силах даже моргнуть. А бомба точно шла прямиком на него, и он осознал, что это так и будет – упадет рядом.

«Такая вот судьба! Это конец!»

Чудовищная сила толкнула его наверх, в серую пелену. Гловацкого пронзила острая боль, показалось, что все тело скрутило в бараний рог. Но он успел увидеть, как «эмку», словно пушинку, отбросило и перевернуло набок, и лежащего за обочиной адъютанта. И тут же шмякнуло об землю – все звуки разом пропали, чудовищная боль пронзила всего раскаленной иглой и тут же исчезла. Он видел, но ничего не слышал, полностью оглох, не чувствовал ни собственного тела, ни боли, превратившись в кусок неживой истерзанной плоти. Лишь замечал, как новыми клубками поднимают землю взрывы, как заволакивает слезящиеся глаза пыль.

«Это все, смерть пришла! Не успел!»

Мысль пробежала в голове, но страха не было – он свыкся со смертью, что всю жизнь ходила с ним рядом. Дышала в затылок, но забирала других, и вот настала его очередь.

Перед глазами всплыло лицо адъютанта Семина, белое как простыня, даже сквозь серую пыль проступала эта страшная белизна. Губы капитана шевелились, но он ничего не слышал и ответить не мог, язык совсем не шевелился, даже моргнуть не сможет. Рядом появились другие командиры и бойцы, заметил бинты в их руках.

«Поздно, ребята, это хана! Понимаю, что разговорить пытаетесь, слова ведь удержать раненого от смерти могут, сам так разговаривал. Но только не со мною, я и думаю с трудом. Простите, не успел многое сделать. На одно надеюсь и прошу – остановите немцев, нельзя допустить БЛОКАДЫ! Это все, мое последнее пожелание. Соню жалко… Но она молодец, найдет силы пережить… Все… Проваливаюсь, не смогу удержаться… Ухожу? Да, все, не могу держаться… Ухожу!»

Народный комиссар Военно-морского флота адмирал Кузнецов Москва

16 июля 1941 года

– Товарищ нарком, проснитесь!

Прикосновение пробудило наркома от сна, Николай Герасимович резко вскинулся, уселся на диване, чуть протер ладонью глаза и посмотрел на часы. Поспать удалось ровно полчаса, тело еще налито свинцовой усталостью, но голова перестала болеть. Вот уже два года ночь, столь нужная для сна, стала постоянным бедствием – товарищ Сталин засиживался за работой далеко за полночь и мог позвонить любому наркому. И горе тому, кого не оказывалось у телефона. А раз нарком находится на службе, то подчиненным необходимо на ней тоже пребывать, до первой утренней зари, когда можно прилечь спать. В мирное время, конечно, тяжело, особенно людям семейным, но сейчас идет война, и весь наркомат переведен на казарменное положение – некоторым на сдвинутых столах приходится спать, только у него есть удобный диван, к которому во время сна он придвигает кремлевскую «вертушку».

– Что случилось?!

Сердце сжалось от недоброй вести – он приказал будить себя в самых экстренных случаях. Такие могли произойти исключительно на действующих флотах. Известия с них отнюдь не радовали. Все эти дни Главный морской штаб лишь фиксировал возрастающие потери на кораблях и судах, да еще отмечали на картах продвижение неприятеля в глубь территории страны. Но даже в самых кошмарных предположениях Кузнецов не ожидал, что будет оставлена Рига, в которой размещалась Прибалтийская ВМБ. Хорошо, что запасы успели вывезти на Моонзунд и в Таллин. А вот Либавская база была атакована уже 23 июня, а продержалась пять дней благодаря тому, что ее успели заблаговременно подготовить к обороне.

Николай Герасимович вспомнил совещание у Сталина в прошлом году, где настоял на том, что расположенная у самой границы база может быть от Мемеля внезапно атакована крупными силами противника. Решено было в дополнение к береговым батареям построить полевые укрепления, занять их пехотой. В результате флот получил для защиты базы и охраны побережья 67-ю стрелковую дивизию генерала Дедаева, полностью укомплектованную. В самой базе разместили достаточно сильный гарнизон, добавив к нему местную стрелковую роту, когда началась война, сформировали из курсантов училища ПВО и моряков базы два дополнительных батальона. Эти меры, да еще тройной боекомплект к батареям БО, позволили удерживать базу вплоть до отхода из Риги, несмотря на три попытки штурма, которые предприняли фашисты, понесшие при этом довольно чувствительные потери. Но сила солому ломит, и «город под липами» оставили.