Книга Полная история тайных обществ и сект мира - Лин фон Паль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, экзальтированные люди состоят в этой церкви, но они верят в небесную Любовь, вероятно, столетия тому назад так же верили в нее и катары. Как рассказывает сам архиепископ Иоанн, история создания Церкви Божией Матери связана с учением нестяжателей, в свое время заклейменных на Руси как еретическое. Последним оплотом этой веры в нашей стране был Соловецкий монастырь. Началом возрождения веры, считает Иоанн, станут именно Соловки, обильно политые кровью мучеников. Отсюда и начнется возрождение России.
Не правда ли, ничего угрожающего в религиозных воззрениях «богородичников» вы не заметили? Значит, секта — это не страшно?
О, тут все зависит от степени фанатизма! Не все катары были «белыми овечками» и «голубями», некоторые проповедовали и самоубийство. И не все последователи малых религиозных и — как правило — тайных культов совершенно безвредны. Тут, думаю, стоит обратиться к родимой истории.
Нигде мы не найдем такого многообильного «сектантского» материала, как в русском расколе. И понятно, почему. Когда религия начинает сама себя «очищать» и «усовершенствовать», как это случилось при патриархе Никоне, консервативные противники этого процесса, которые держатся за старое, будут сопротивляться. А со временем они создадут на основе старой, то есть, на их взгляд, неиспорченной, веры новые ответвления. Таким образом, при католическом «расколе» наряду с традиционным протестантизмом сформировались и поздние церкви, которые до сих пор многие упорно считают сектами. Только что мы проследили за еще более ранней версией такого «раскола», в результате чего образовалась церковь катаров, жестоко уничтоженная инквизиторами. На Руси раскол дал множество разнообразнейших религиозных движений, некоторые из них оказались довольно безобидными и в своих обычаях и ритуалах не несли каких-либо странностей. Но некоторые ознаменовались редкостным фанатизмом и особыми ритуалами. Вот о них-то сейчас речь и пойдет.
Как писал исследователь истории старообрядчества В. Сенатов, с одной стороны, в этом факте разделения церквей одни видели сопротивление темной и невежественной массы народа русскому церковному возрождению, делая соответствующие выводы, а другие — следование единственно верным патриархальным традициям, с выводом, как понятно, вполне противоположным. Поэтому для первых «история старообрядчества есть история невежд и само старообрядчество есть невежественное явление, могущее иметь место только среди грубого, дикого и непросвещенного. Многие из этих лиц до сих пор устно и печатно высказывают убеждение, что стоит лишь всех старообрядцев запрятать на три-четыре года в церковноприходскую школу, обучить приемам чистописания, четырем действиям арифметики, начальным правилам грамматики и сокращенному катехизису митрополита Филарета — и всему старообрядчеству наступит конец. Для них старообрядчество есть сплошное недоразумение, явление, не имеющее ни цели, ни смысла. Это утверждение по меньшей мере наивно, ибо история не знает бессмысленных явлений. Для миссионерской школы старообрядчество ясно и определенно. Окрестив вековое историческое явление именем невежества и сумасбродства, эта школа воображает, что она совсем и решительно разделалась со старообрядчеством и никакой ни идеи, ни мысли в нем не усматривает». Для вторых не все столь однозначно. «Все труды беспристрастных исследователей сводились, в сущности, только к одной цели, к развенчанию, осуждению отношений к старообрядчеству господствующей церкви. Церковные и гражданские власти, а также и высокомерное общественное мнение пред старообрядчеством не совсем правы: старообрядчество неповинно в тех преступлениях и проступках, какие желают взвалить на него властители церкви и государства, неповинно оно и в той темноте, умственном убожестве, некультурности, в каких обвиняет его так называемое высокое, интеллигентное общество».
Один из приверженцев второй точки зрения Н. Н. Гиляров-Платонов писал: «Бродил все время, словно в потемках, дух и характер исторически исследованных религий, философские и богословские системы самых различных направлений и оттенков при самом первом прикосновении к ним казались мне доступными для исследования и определений самой их сущности. Совершенно иное чувство возникло во мне при первом же столкновении со старообрядчеством. Существенное, несущественное, в чем внутренняя подкладка, жизненная сила отдельных событий, общая связь с общим историческим явлением, психология мнений, лиц и всего обширного народного класса — все это для меня было неясно, настолько туманно, что нигде и ни в чем не видел я просвета. Чувствовалось, что здесь есть идея, что во всех мелочах живет и бушует какая-то огромная творческая сила, единая цельная в своем существе, на протяжении двух веков, в почти бесчисленном множестве дробных, по-видимому, не имеющих никакой связи между собой явлений и событий. Но в чем самое существо этой идеи, каково ядро этой силы, каковы особенности психологии людей, действующих этою силою, все это для меня было непонятно». Поиски этой идеи заняли у него всю жизнь. И благодаря его трудам до нашего времени дошли сведения из жизни старообрядцев. Слава богу, ученый не видел в них монстров и еретиков. Он пытался понять особый религиозный мир, в котором они жили.
По этому же пути — исследования и трезвого анализа — пошел и писатель девятнадцатого века П. И. Мельников-Печерский. Образы старообрядцев мы найдем не только в его художественных произведениях, но и в записях, которые со временем обратились в очерки из истории русского раскола. Эти очерки занимают огромный том, в котором собрано немало его личных впечатлений и наблюдений. В отличие от многих ученых, которые имели дело только с книжными материалами, Мельников-Печерский исходил ногами все Поволжье, побывал в различных раскольничьих скитах и общинах. Просвещенная публика его времени только из этой книги и узнала, что существуют в русской глубинке какие-то скопцы, трясуны, хлысты, а также «богородничные» движения с весьма странными и нередко криминальными обрядами.
Но откуда возник сам раскол? Летописец по этому поводу приводит такую легендарную историю: «Патриарх (Никон) рассматривал грамоту вселенских патриархов об утверждении в России патриаршества. В ней имеется символ веры на греческом языке. При помощи ли переводчиков или собственными усилиями Никон нашел, что в этом символе, в 8-м члене, нет слова „истинного“. По рассказу бытописателя, патриарх глубоко задумался над этим фактом и воскликнул: „Даже священный символ веры испорчен у нас!“ Тотчас же патриарху доложили, что такой же символ веры вышитыми буквами есть на древнейшем саккосе патриарха Фотия. Никон немедленно же пошел осмотреть этот саккос и здесь в символе веры не нашел слова „истинного“. И он заплакал самыми горькими слезами и, вперемежку с горькими рыданиями, восклицал: „Погибла вера! Погибла церковь! Испорчены Божественные догматы!“» Якобы после этого Никон и решил пересмотреть древние обычаи, чтобы убрать из ритуалов все неверное и неправильно понятое. Убирать из церковной жизни пришлось многое — «содержащие ошибки» книги, иконы, слова привычных слуху молитв, даже само крестное знамение, которое творили не тремя, а двумя перстами, и направление движения крестного хода, испокон веков идущего «посолонь», то есть по движению солнца, что теперь полагалось исправить и повернуть движение против солнца. «Объявив, что в наших московских книгах заключается много погрешностей, растлевающих даже веру, — писал Ф. Е. Мельников, — Никон, однако, не мог найти в них ни одной погрешности, ни одной даже опечатки или описки. Где было напечатано в старых книгах „церковь“, в новых исправлено „храм“, а где было „храм“, новые справщики напечатали „церковь“; вместо „отроцы“ напечатали „дети“, а вместо „дети“ — „отроцы“; вместо „креста“ исправлено „древо“ и т. п. Защитники старых книг, недоумевая, спрашивали: „Чем же сие лучше оного?“» Ответа не было. «В течение последующих столетий, вплоть до нашего времени, никоновские книги неоднократно исправлялись и переделывались. Но от этого они не стали исправнее. Старые погрешности в них закреплены и новые прибавлены», — делает вывод Мельников. Однако даже не исправления в книгах, а нововведения в обрядовости вызвали у людей гнев. Особенно возмутительным казалась замена двоеперстного крестного знамения троеперстным. Никон считал, что такое крестное знамение символизирует христианскую троицу, но на всех иконах греческого письма Христос благословляет верующих двумя перстами. Этот символ был связан с тем, что на кресте была распята не Троица, а божественная и человеческая природа Христа. И принятие нового крестного знамения казалось современникам Никона мало того что кощунственным, но и бессмысленным. Недаром по поводу нового веяния ходили нелестные сравнения: так только какашку берут тремя пальцами, а не крестное знамение творят! Однако на Соборе было принято троеперстное крестное знамение: «Предание прияхом сначала веры, от святых апостол и святых отец, и святых седми соборов творити знамение честнаго креста треми первыми персты десныя руки. И кто отъ христиан православных не творит крест тако, по преданию восточныя церкви, еже держа сначала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель арменов. И сего ради имамы его отлучена отъ Отца и Сына и Святаго Духа, и проклята». «По суду Никона и приезжих греков, — замечает Мельников, — вся Российская страна — еретическая, армянская, проклятая, ибо она вся, начиная с архиереев и знатных лиц и кончая простым нищим, крестилась двоеперстием. Русский благочестивый народ или, точнее сказать, вся Русская Церковь не могла согласиться с таким крайне беззаконным осуждением, провозглашенным Никоном и его единомышленниками — греческими владыками, тем более, что они говорили явную неправду, будто бы и апостолы, и св. отцы установили триперстие». Но ведь за столетие до Никона Собор 1551 года постановил: «Аще кто не знаменуется и не благословляет двумя персты, яко Исус Христос, да будет проклят»! «Вопрос о двоеперстии и троеперстии, — поясняет Мельников, — был в то время страшным и роковым, вопросом жизни и смерти. Примешь триперстие — будешь полноправным гражданином, „православным“ христианином, а останешься с двоеперстием — обречен на гибель: будешь проклят, постоянно гоним, подвергнут мучительным пыткам и сожжен в срубе или скончаешь жизнь на пытке, на плахе, на четвертовании, или всю жизнь будешь скрываться в лесах и в других непроходимых местах, на далеких окраинах Родины и даже за пределами ее». Другое новшество было еще плачевнее. Никон ввел почитание четырехконечного креста (то есть не креста Голгофы, который был по существовавшему канону восьмиконечным — с двумя дополнительными перекладинами, а латинского, то есть католического). Этого многие стерпеть не могли. «Слышите, братие, — призывал протопоп Аввакум, — что апостол Павел приказывает: стойте крепко за Христа. Свободные мы с вами люди: свободил нас Христос от греховного ига, снял с нас кошель сей с червями, пригвоздив его на кресте трисоставном крепко четырьми гвоздьми железными, а не трема, якоже костел римский с никонианы мудрствуют, — ноги прибиты гвоздем одным, на крыже, без подножия. Чему быть? Что велит диавол, то и делают. По апостолу: под игом работы держатся. Впряжены в колесницу четвероконну, везут быстро, все розно тащат еретики из церкви той. Апостолы и седмь Соборов святых отец, и пастыри, и учители о Святем Дусе исполнили святую Церковь догматою, украсив ю, яко невесту, кровию своею, со Христом запечатав, нам продали; а антихристова чад и разграбили, зело разорили и крест с маковицы Христов стащили трисоставный и поставили крыж латинский четвероугольный, и из церкви той выбросали и жертву переменили, молитвы и пение, все на антихристово лице устроили. Чему быть? Дети ево; отцу своему угладили путь. Аще и не пришел он еще последний чорт, но скоро уже будет. Все уготовали предотечи его и печатью людей бедных, слепых перепечатали, трема персты и развращенною малаксою. Вы же, братия, назидающеся святою верою вашею, стойте крепко за святую Церковь и отеческое предание умирайте; не давайте грабить ворам матери своея, в ней же родихомся духовным порождением».
