Книга Лисянский - Иван Фирсов

Начиная с острова Пасхи, куда впервые ступил русский человек, Лисянский не только описал лоцию, ландшафт, этнографию Маркизовых и Сандвичевых островов, русских владений на Кадьяке, в Америке, но и подметил многое, мимо чего проходили его предшественники Кук и Лаперуз. Простым, доступным языком старался ознакомить россиян с бытом и нравами далеких народов. Закончив рукопись, скрупулезно вычертил морские карты, отшлифовал собственноручные эскизы и рисунки побережья, островов, диковинных вещей местных жителей. Здесь он проявил себя как опытный мореплаватель, вдумчивый ученый-исследователь, пытливый и наблюдательный этнограф и бытописатель.

Закончив работу, он обратился к морскому министру Чичагову. Выслушав командира «Невы», министр холодно заметил:

— Крузенштерн, я знаю, тоже готовит описание вашего вояжа. Для чего же вам писать о том же?

«Странно, — подумал Лисянский, — Чичагов толкует о Крузенштерне, мне доподлинно известно, что он находится давно в своем имении, еще не приступал к работе над сочинением».

— Нет, ваше высокопревосходительство, сие не одно и то же. Более половины вояжа я находился в самостоятельном плавании, в разных местах с Крузенштерном. И кроме того, мы условились с ним заранее о предметах нашего описания, чтобы не было повторов.

— Хорошо, — поморщился министр, — мы направим вашу рукопись в Адмиралтейский департамент, там постараются оценить ее достоинства.

Чичагов высказал просителю далеко не все, что думал. В разговорах со своими чиновными людьми Адмиралтейского департамента министр не скрывал неприязни к первопроходцу. Впрочем, это было неудивительно: укоренившееся в нем за десяток лет пренебрежение ко всему российскому — «англичанин, до презрения всего русского» — перекочевало и на соотечественников, и на подчиненных. Своего злопыхательства к русскому первооткрывателю он и не скрывал.

«Что до открытий, — писал Чичагов знакомому, — то господин Лисянский сделал одно — это скала, на которой он потерпел крушение и едва не погиб со всем экипажем, иных совершенно не было».

Не прочитав рукописи, с оскорбительной предвзятостью обрушился он на автора описания вояжа, которое якобы сочинено «языком старой бабы, в котором невозможно разобраться на основании принципов, существующих в русском языке».

Во все времена чиновная братия строила свое благополучие и карьеру, исходя прежде всего из того, что скажет начальство. Неукоснительно следовал этой традиции секретарь Адмиралтейского департамента Никольский, к которому попала рукопись. Не прошло и двух месяцев, как Лисянскому доставили по почте увесистый пакет из департамента. Никольский посчитал, что рукопись непригодна к публикации и он-де «к приведении ее в надлежащий порядок находит такие неудобства, по которым почитает необходимо нужным, чтобы предварительно сочинитель занялся исправлением».

Лисянский недоумевал: «В рукописи полтыщи листов, и когда этот чинуша умудрился их внимательно прочитать? Однако надо еще раз хорошенько разобраться с записками».

Перед Рождеством Лисянский получил письмо от Н. Румянцева. Президент Коммерц-коллегии просил дать отзыв об оценке деятельности Российско-Американской компании.

Граф Румянцев вместе с письмом прислал две записки: некоего коллежского асессора Соболевского и спутника Крузенштерна, капитана второго ранга Михаила Ратманова. Оба автора излагали свои соображения о состоянии дел в Русской Америке, сгущали краски о положении алеутов, воздвигали поклепы на Баранова.

Сличив обе записки, Лисянский усмехнулся. «А ведь ни один из них не бывал на Алеутах или Аляске, — размышлял он, — в глаза-то не видели правителя Баранова, а берутся судачить о нем. Да и видно, что оба «писателя» черпали свои суждения из одного источника».

Не откладывая ответил Румянцеву:

«Сиятельный граф! Милостивый государь.

Читая бумаги гг. Соболевского и Ратманова, присланные ко мне от вашего сиятельства, я нашел, что они все скупированы из одного подлинника, с тою разницею, что г. Соболевский приобщил еще несколько идей. Бывши более года в той части острова и вникая в обстоятельства жителей, я уверительно могу сказать, что последнее не справедливо, исключая разве редких случаев, происшедших в какой-нибудь невоздержанности низкого человека. Напротив же того, нонишний правитель старается сколь возможно делать свои препоручения лутчим из росеян под его начальством находящихся». Сообщил, что в трудную минуту «компания берется смягчить жестокую участь голодающих, помогая провизией из своих магазейн, но сие, как мне на опыте привелось видеть, не совершенно удобно». Просмотрев свои дневники, опровергал убедительными фактами и цифрами многие домыслы.

В заключение высказал свое мнение по существу:

«Не находя ничего более замечательного в представлениях гг. Ратманова и Соболевского, я беру смелость заключить сию бумагу тем, что Американской компании непременно нужно взять меры, по которым род подчиненных ей жителей не токмо бы не уменьшался, но даже мог бы умножиться, ибо с потерею онаго вся ловля морских зверей прекратиться должна, как ни один россиянин производить ее не в состоянии сам. Такая же потеря в моих мыслях при теперешних обстоятельствах почти неизбежна через двадцать лет со времени завоевания острова Кадьяка г-ном Шелиховым. Уже на оном осталось не более половины людей, при всем том, что дальные партии или промысла еще недавно только зачались. Також де компания должна непременно снабжать своих людей одеждою и домашними инструментами как можно дешевле. Також де ожидать можно просветить несколько тысяч человек, которые будут щитать себя одолженными Россиею».

Письмо графа Румянцева взбудоражило сознание воспоминаниями о недавнем вояже. Отослав свой отзыв, Лисянский заглянул в знакомый дом у Синего моста.

Осенью, вернувшись из кругосветного плавания, он передал «Неву» лейтенанту Леонтию Гагемейстеру. Леонтий жадно расспрашивал о Русской Америке, плавании, поведении «Невы». Компания тогда вновь отправляла шлюп в Русскую Америку, и Лисянский ближе познакомился с директором компании Михаилом Булдаковым. Тогда и узнал, что тот женат на дочери Григория Шелихова и хорошо знал известного купца и морехода. Теперь, бывая в Петербурге, Лисянский нет-нет да и заходил повидаться с директором.

В этот раз Булдаков спросил его напрямик, не согласен ли он вновь отправиться в Русскую Америку.

— Увольте, Михайло Матвеевич, — невесело ответил Лисянский, — я свое отплавал, здоровье пошаливает. И то я уже подумываю в отставку выйти.

— Да, да, вы уж не пеняйте, — извинился Булдаков.

— А я к вам по следующему поводу. Недавно получил письмо на отзыв от их сиятельства графа Румянцева. Так там Ратманов и Соболевский нелестно отзываются о Баранове. Откуда сие? Они-то его по делу не ведают…

Булдаков недовольно отмахнулся.

— Знаю я этих писак, вечно у нас крамолу выискивают из бумажной помойки. А Ратманова-то я хорошо помню, он моему свояку Резанову немало крови попортил.

— А где же сейчас Николай Петрович? Мы с ним разминулись в океане, так и не привелось увидеться.