Книга Нечаев - Феликс Лурье

Высказывая наше мнение гг. издателям, мы вполне уверены, что они, зная с кем имеют дело и понимая положение русского движения, не принудят нас к печальной необходимости действовать менее деликатным образом».[575]

Разумеется, автор анонимного послания был Нечаев; расчеты его не оправдались. А. А. Герцен не испугался угроз отправителя. Он тотчас известил газеты о получении письма и сообщил, что никто, кроме него, не будет распоряжаться наследием отца, а он непременно опубликует все, что написано А. И. Герценом. О письме было рассказано Огареву, наверное, Нечаев отрицал свое авторство, но как ему поверили и продолжали с ним сотрудничество, остается загадкой. А. А. Герцен заявил Огареву, что после случившегося освобождает себя от прежде принятого обязательства повременить с изданием писем «К старому товарищу».[576]

Отчего же Нечаев столь активно противился публикации «Писем»? Наверное, он действовал не по просьбе Бакунина и не для того, чтобы его защитить, а по собственной инициативе. Напомню читателю, что в письмах «К старому товарищу» А. И. Герцен протестовал против любителей тотального разрушения существующего политического и экономического устройства, против признания разбойников главной революционной силой и бездумного расшатывания чего бы то ни было. Он писал, что Россия к революции не готова, что при родах следует помогать, но не провоцировать их, иначе исход может быть трагическим, что России нужны проповедники, но не «авангардные офицеры», проповедь, обращенная к врагам, что «им надобно раскрыть глаза, а не вырвать их».[577] Александр Иванович Герцен был не просто врагом всего исходившего от Нечаева, он был его антиподом. Красивый благородный человек, огромных знаний и эрудиции, редкостных ума и наблюдательности, Александр Иванович видел революционеров людьми образованными, честными, открытыми, самоотверженными. А ему предлагали презирать науку и знания, ненавидеть думающих иначе, вербовать в революционные сообщества воров и душегубов. Революция с участием «разбойного мира» обязательно приведет к власти сторонников разбойного режима. Иначе зачем им помогать делать революцию?. С Нечаевым у Герцена могли быть одни только разногласия, да и можно ли назвать столь разные точки зрения разногласиями? И как могла Нечаеву причудиться возможность дружбы с Герценом?.

В марте Нечаев напомнил о себе новой прокламацией «Русским студентам», содержавшей сообщение о его удачном бегстве за границу и призыв к созданию могущественной тайной организации во имя освобождения России от самодержавия. Но прокламаций Нечаеву было мало, еще в первую эмиграцию он предполагал возобновить герценовский «Колокол». После отъезда Герцена из Женевы, летом 1869 года, Огарев отправил ему письмо и получил на него следующий ответ:

«Жду от тебя нравственную смету по части нового «Колокола». Не взять ли ему эпиграф Пугачева: «Rebivivus et ultor» — вот был бы рад Нечаев! Но одно не забудь — «Колокол» невозможен в направлении, которое ты и Бак[унин] приняли. Он может только издаваться в духе прежнего».[578]

В последней четверти XVIII столетия в России распространилась легенда о том, будто Емельян Пугачев отчеканил монету с изображением Петра III и надписью под портретом: «Rebivivus et ultor» (воскресший мститель. — лат). Александру Ивановичу Нечаев виделся с топором и факелом, во главе враждебной всему дикой толпы разрушителей, кровожадным, рвущимся истребить культуру, испепелить все, что поддается горению, не ведающим ни цели, ни пути к ней. А от него старые друзья требовали отдать «Колокол» в руки, тянувшиеся к его горлу. Он не думал, а знал наверняка, чем такая затея может кончиться.

Поразительно, но ни Огарев, ни Бакунин не участвовали в похоронах своего великого друга и современника. Кончина Герцена развязала руки триумвирату. Им очень хотелось эксплуатировать имя основателя «Колокола», связать его с возобновляемой газетой. Они стремились заставить его авторитет работать на себя. Бакунин и Огарев предполагали сделать содержание «Колокола» социалистическим — «красным», на этом особенно настаивал Огарев. Нечаев же требовал «издавать газету пеструю или бесцветную, так, чтобы всех озадачить, чтобы лица всех партий безразлично могли писать в ней — конечно, с тем, чтобы выражать свое недовольство или свою ненависть против русского правительства».[579] Такая странная позиция не нравилась старикам, Огарев однажды даже вспылил, но разраставшийся скандал погасил Бакунин, предложивший «попробовать, как пойдут дела, что выйдет из такого фокуса».[580]

Издание нечаевского «Колокола» тесно связано не только с Огаревым и отчасти с Бакуниным, но и со старшей дочерью А. И. Герцена. Наталья Александровна (Тата) появилась в Женеве около 20 января 1870 года в сопровождении польского эмигранта С. Тхоржевского, ближайшего помощника А. И. Герцена по его давней издательской деятельности в Лондоне. Она очень тосковала по отцу и приехала навестить его ближайшего друга Н. П. Огарева (Агу), знавшего Тату с самого рождения. Н. А. Герцен оставила нам дневниковые записи, письма и заметки для памяти. После смерти отца она приняла на себя обязанности хранителя архива Герцена-Огарева, сосредоточив у себя важнейшие документы, позволяющие в подробностях восстановить первые месяцы жизни Нечаева во второй эмиграции. Н. А. Герцен познакомилась с Волковым (конспиративная кличка Нечаева) в один из первых визитов к Огареву.

По просьбе Николая Платоновича Наталья Александровна разбирала его бумаги. «Мне ничего лучше не надо было, — писала Н. А. Герцен, — и первое время с этим только и занималась, наблюдая пока за тем, что около нас происходило. В это время я не знала еще, что Нечаев потихоньку от Огарева рылся в его бумагах».[581] Огареву казалось, что этим поручением он приобщит Тату «продолжить дело отца». Нечаев попросил ее надписывать адреса на конвертах с прокламациями, отправляемыми в Россию. Вскоре он предложил ей вступить в тайное сообщество. Приведу отрывок из дневника Н. А. Герцен:

«Я. Т. е. вы (Нечаев. — Ф. Л.) меня спрашиваете, хочу ли я принадлежать вашему обществу? На это я могу ответить, я все-таки слишком мало об этом знаю.

В[олков]. Да вы только то решите: ближе вы к буржуа, тунеядцам, которые ничего изменить не хотят, или к нам, желающим все переделать?

Я. Конечно к вам, т. е. я вашей цели сочувствую, но ваших средств одобрить не могу…