Книга Принцесса с дурной репутацией - Надежда Первухина

Герцог, кстати, совсем не показывался. Еду, воду для умывания и смены белья ему относили в скрипторий. Я думала, что ему просто неприятно встречаться со мной, а к дочери он пожизненно питал особую неприязнь… Я старалась не размышлять об этом. Анапестон написал семьдесят одно стихотворение, созданные им листы бумаги хранились в нижнем ящике моего комода, как раз под стопками нижних юбок. Если герцог ничего не сочинит за оставшееся время, эти стихи я сама отдам брату Юлиусу — я почему-то не сомневалась, что забирать герцогскую работу приедет именно он. И я с наслаждением думала о том, как вытянется его постная рожа, когда он получит эти стихи.

С тех пор, как украсили тую, мы с Оливией полюбили по вечерам сидеть у камина в парадной зале и болтать о том о сем. Самым замечательным было то, что я сделала копию ключа от винных погребов (не без помощи Оливии, разумеется). Теперь мы усиживали бутылочку под сыр или сладости и, кажется, превращались в заправских пьяниц. Об этом нам не преминул сказать Себастьяно — он стал суровым трезвенником с тех пор, как моя сестра стала его невестой. Они собирались покинуть нас — перейти через грань на планету Нимб. Но ведь они обязательно вернутся! Хотя бы ради того, чтобы не дать нам спиться окончательно.

Я впервые увидела, как происходит переход, впервые почувствовала всем своим существом. Себастьян и Ай-Серез, держась за руки, стояли посреди библиотеки — именно здесь, по словам моей сестры, четче всего сходились грани. Ай-Серез вскинула руку, словно прощаясь, и мы увидели, как в одном пространстве открылось другое, третье, бесчисленное, будто анфилада дверей. Это длилось долю секунды, а потом библиотека замка приняла свой обычный вид. Не было только нашей славной парочки…

— Люци, — Оливия называла меня по-прежнему, и я ужасно была рада этому: плевать ей на мой звездный статус, главное — я ее подруга. — Люци, а ты сможешь вот так?

— Идти через грань? Наверное. Мы с тобой обязательно это попробуем, но позже.

— А что нам сейчас мешает?

— Оливия, а вдруг мы попадем в какое-нибудь измерение и не сможем вернуться? Я этого очень боюсь. Хоть я и родилась на планете Нимб, я родилась также и на этой Планете, и она мне очень дорога. Давай после Нового года попробуем, на наш общий день рождения. Я ведь никогда по-настоящему не праздновала Новый год… В пансионе не было такой красоты, и… тебя не было.

— Кажется, моя приемная мамочка настроилась на чувствительный лад? — Оливия расслабляться не давала.

— Да вот еще, — в тон ответила я. — Просто салат оливье могут не подать к столу в другом измерении. Опять же, винные погреба тут что надо.

Мы расхохотались.

Однако судьба, чтобы немного уравновесить нас, прислала Оливии простуду. Моя экселенса кашляла, поминутно чихала, громогласно сморкалась, изводя кучу платков, и выглядела так вяло, что даже не бросала в меня стилет, когда я приходила в ее комнату с лекарствами и теплым питьем.

— Люци, мне скучно, — жаловалась она. — Из носа течет, из глаз течет, жизнь просто безжалостная сука!

— Я могу тебе петь разные песни, — предлагала я.

— Только не это! — Оливия отмахивалась как от пчелиного роя. — Твоим голосом можно железо резать, а вот петь — ни-ни! Иначе все подумают, что в замке Монтессори с кого-то живьем сдирают кожу.

— У меня отличный голос, — кобенилась я. — Когда я пою в ванной, никто не жалуется.

— Само собой, все убегают подальше от твоей комнаты и прячутся, чтобы барабанные перепонки не лопнули.

В общем, я старалась поддержать в Оливии настроение и бодрый дух. Однажды мне пришло в голову читать ей что-нибудь жизнеутверждающее, и я отправилась в библиотеку.

Я рылась в шкафах с книгами, когда услышала стук двери и шаги. Я обернулась — передо мной стоял герцог Альбино, он же мой муж.

— Добрый день, ваша светлость, — я слезла со стремянки и сделала реверанс. — Чем могу вам служить?

— Просмотрите вот это, — герцог протянул мне стопку веленевой бумаги. — Просмотрите и скажите ваше мнение. Завтра за обедом.

— Хорошо, ва…

— Люция, вы же моя жена. Могли бы обращаться ко мне менее официально.

— Нет, герцог Альбино.

— Почему?

— Другого обращения вы не заслуживаете.

— Я так плох? Чем же?

— Тем, что подчинили свой разум, совесть, сердце, всего себя…

— Кому? — герцог стал очень бледен.

— Он звучит в вашей голове. Постоянно. Он ваш хозяин, кукловод. А вы несчастная кукла с человеческим лицом. Да, я знаю вашу тайну. Никто в замке больше не знает ее.

— А вы разболтайте всем, опозорьте и погубите меня! — крикнул герцог, лицо его исказилось гневом и стыдом.

— Нет. Я люблю Оливию, люблю Сюзанну и Фигаро, и Полетту и… весь замок Монтессори. И я знаю, что вы старались никому не причинять зла, кроме собственной дочери и себя самого. Ваша тайна умрет вместе со мной. Останьтесь для всего мира величайшим поэтом. В конце концов, стихи, что вы пишете, — они прекрасны, даже если сочинили их в какой-нибудь далекой-далекой галактике… Ну что же вы стоите? На столе лежит нож для разрезания бумаги — им вполне можно перерезать мне горло…

— Люция, вы сдурели? Вы что несете? Совместные попойки с моей дочерью, похоже, лишили вас разума. Придется Фигаро еще раз вызывать слесаря.

— Я все равно сделаю отмычку.

— Я не потерплю, чтобы мои жена и дочь превратились в пьяниц. Прекращайте это безобразие. И вот еще что: раз уж вы стали моей женой, придется вам потрудиться и родить мне пару-тройку мальчишек.

— А-а-а…

— Не прямо сейчас, конечно. Но в перспективе… Сейчас прочтите то, что я вам принес.

— Х-х-хорошо…

…Я влетела в комнату Оливии в буквальном смысле слова — то есть не касаясь ногами пола, я очень торопилась!

— Оливия! — заорала я, едва за мной захлопнулась дверь.

— Чего? — шмыгая покрасневшим носом, осведомилась моя экселенса.

— Это мне только что дал герцог! — я потрясла пачкой бумаги. — Велел прочесть и завтра сказать свое мнение.

— Неужели? Он таки родил их — стихи про овощи и фрукты! Разбейся Святая Мензурка, если я не права!

Мы сели, разделили листы примерно поровну и принялись читать. Это было что-то потрясающее!!! Обыкновенные овощи и фрукты воспевались так, словно они, минимум, небесные светила, озаряющие бренность человеческого пути. И — главное — все стихи были написаны анапестом!

— Он справился, — благоговейно прошептала Оливия. — Он смог. Прикольный все-таки чувак мой отец.

— Герцогиня! Я требую, чтоб вы оставили этот тон! Я сама офигеваю…

— Сейчас бы не помешала бутылочка «Черного рыцаря». Все, герцогиня, с выпивкой надо завязывать.

— А что так?