Книга Путешествие без карты - Грэм Грин

Она рассказывала так, словно все это была просто шутка, а те годы — счастливые годы, и лишь однажды обмолвилась о том, как напряжены были нервы. Ей удалось сделать забавным даже рассказ о концлагере, где для сна на пять человек отводилось так мало места, что все пятеро могли поместиться только в том случае, если лежали на боку вплотную друг к другу, и когда кто‑нибудь переворачивался, переворачиваться должны были и все остальные. Как‑то ночью она услыхала негодующий женский голос с брюссельским акцентом: «Посмотрите на нее. Спит себе на спине, как королева».

Под жужжание насекомых за окнами докторского дома мы сетуем, что в Конго не бывает тишины никогда — разве что всего час после полудня, в такую жарищу, что все равно это не доставляет никакой радости. А ей вспомнилась удивительная ночная тишина в Пиренеях[112].

Я спросил ее, почему она приехала в Конго. «Потому что с пятнадцати лет я хотела лечить больных проказой. Если бы я помедлила еше немного, было бы слишком поздно».

Она католичка с 1947 года.

5 марта. Йонда

Тихое утро, почитываю «Дорогу в Рим»; я уже не испытываю к ней той неприязни, что в детстве (в этом романе рисовка простительнее, чем в «Плаванье “Ноны”», ведь Беллок писал его в молодости, а молодым это позволено): приходится быть бережливым — скоро под рукой не останется ни одной книги.

Множество молодых африканцев ездят на велосипедах. Они составлены возле амбулатории, в точности как возле колледжа в Кембридже.

Прибыл в Леопольдвиль. На вокзале меня встретил М. и отвез в гостиницу. Столь желанная ванна, прерванная лишь двумя телефонными звонками и одним письменным посланием.

6 марта. Леопольдвиль

Беда с этими журналистами. Назначил свидание на завтрашний вечер, когда меня уже здесь не будет.

О, эти мечтатели — стать — писателями. Сидел в баре с одним усталым человеком, который когда‑то прислал мне восторженное письмо о своем сыне и «Маленьком поезде». Он женат на необыкновенно красивой женщине — третья красивая женщина из виденных мною в Конго. Отвез меня назад в гостиницу и по дороге, как говорится, открыл свою душу. Он всю жизнь лелеял мечту о собственном творчестве — ну хоть одну — две страницы — и вот теперь он уже немолод, болен, устал.

7 марта. Браззавиль

Меня вынудили согласиться на интервью, но я решил прибегнуть к уловке и сел на пароход в 9.30. Крохотный порт Лео с билетной кассой, таможенником, проверяющим багаж только у африканцев, и чиновником иммиграционной службы, занимающимся только белыми. А на той стороне все чиновники негры, и не досматривают багаж даже у белых. Сколько возможностей для белого контрабандиста в наши дни в Африке!

Браззавиль гораздо более красивый и привлекательный город, чем Лео: в Лео Европа своими небоскребами давит на африканскую почву, а здесь Европа утопает в африканской зелени. Даже магазины тут шикарней, чем в Лео. Жители Лео называют Браззавиль деревней — но уж лучше милая провинциальная деревушка, чем скучный город.

Тихий день. Вечером отправился на такси в книжную лавку и купил первый том «Полного издания дневников братьев Гонкур». Выпил рюмку виски один у себя в комнате. Приятно недолго побыть одному.

Индуизм — религия тропиков: ответ на нескончаемое кровопролитие, которое встречается лишь там. На каждое насекомое, убитое в Европе, в тропических странах приходится по крайней мере сотня. Убивают не задумываясь — пятна везде: на салфетках, страницах книг.

Великолепный обед — наверное, поэтому так плохо спал.

Возможный эпиграф: «Вот они, пути и холмики праха для таких смертей и такого отчаяния». Диккенс.

8 марта. Браззавиль

Дочитываю «Дэвида Копперфилда». Из книги выпала страница или меня подводит память? Точно помню, была иллюстрация: Стирфорт среди обломков судна, а может, эта картинка была только в моем воображении? Стирфорт всегда притягивал меня, и хотя ребенком я трепетал, читая о мистере Мердстоуне и его трости, пожалуй, именно смерть Стирфорта породила во мне страх утонуть — умереть так, как он.

Двор гостиницы запружен бедными молодыми африканцами, которых какой‑то никудышный художник — европеец выучил делать на черной бумаге «декоративные» изображения танцовщиц — все одинаковые. Наверно, продают их туристам. Этим художником восхищался библиотекарь в Лео, он с гордостью показал мне одну из его работ — не хуже, не лучше всех прочих; пожалуй, от работ, сделанных его учениками, эта отличалась только размерами. Сравнивая плоды трудов этого художника с искренней манерой одного американца на Гаити, ужасаешься тому, сколько он нанес вреда и сколько вкусов испортил.

Интересно, кто мог читать в браззавильском аэропорту «Англию в XVII веке» Дэвида Огга?

В самолете английские газеты за седьмое марта. Откуда? Либревиль: маленький симпатичный аэропорт, сплошь зелень и вода, словно на пригородной железнодорожной станции. За спиной, на западе, маячит Атлантика. Большая компания пришла проводить африканца в Париж. Все в ней перемешано: белые и негры, мужчины и женщины. Совсем не так, как в Бельгийском Конго, где женщины до сих пор не получают образования. Негр — священник. Негритянские девушки очень хорошенькие, в европейской одежде, многие в коротких пышных юбках. Чрезвычайная сердечность, горячие рукопожатия, шумная приветливость. Колониализм поспешно и униженно сдает позиции. Стоит только сравнить с официальным отступлением в Бельгийском Конго и приказом чиновникам не «tutoyer»[113]. И все‑таки нельзя отделаться от впечатления, будто худшие из белых перемешались с худшими из негров. В 4.30 пополудни почти все пьют виски. Влажные, потные волосы белых женщин.

В Дуала меня встретил Б., старый приятель по Индокитаю. Пошли в бар вместе с ним и одним американцем, а потом вдвоем с Б. ко мне в гостиницу. Номер с кондиционером, чудесный вид: пальмы, лес, водная гладь. Вечером: красивые, хорошо одетые женщины с прекрасной косметикой, танцы, веселье, не свойственные английским колониям. Вместе с Б. и еще с кем‑то зашли во «Фрегат»: проститутки — негритянки и крохотная танцевальная площадка. Молодые французские моряки угощают выпивкой и танцуют с прости — тутками щека к щеке. Одна из девушек необыкновенно красива, с печальными, всепонимающими глазами.

Конвой в западную Африку

9 декабря 1941 года

Завтрак в Ливерпуле, в «Аделфи», — солидный, непомерно огромный паб: ощущение покоя, безопасности и твердой земли под ногами. Потом в такси по щербатым мостовым еду в порт, рву не пропущенные цензором письма и выбрасываю их в окно. Безлюдные, по — воскресному, пространства, и не у кого спросить дорогу. Даже такую махину, как корабль, отыскать нелегко. Наконец нахожу его небольшое, пятитысячетонное, дизельное грузовое судно, одно из новейших в пароходстве «Элдер Демпстер», с уютными, светлыми маленькими одноместными каютами и всего лишь двенадцатью пассажирами. Три офицера добровольческого морского резерва (один из них лишь дважды был в море, и то не дальше Гамбурга), несколько младших офицеров морской авиации, пожилой американец, профессор Уитмор, большой знаток византийского искусства и вегетарианец, два нефтяника, загадочный иностранец, очень слабо владеющий английским, с офомной квадратной головой и в престранных брюках гольф. Отчалили около 2.30. Прощальный взгляд на Англию в тумане над рекой Мерси, но это видение, казалось последнее, не исчезло: мы бросили якорь. После чая — шлюпочные учения, дело довольно шумное, без которого не обходится ни одно плавание; на этот раз серьезная репетиция. Она никому особенно не по вкусу. По обе стороны от корабля подвешены по борту надувные спасательные плоты, которые в любую минуту можно спустить на воду; резиновые плоты — в каждом из трюмов. На полуюте парни из противовоздушной обороны в хаки и старых свитерах несут постоянную вахту у зенитных пулеметов.