Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее

— Я вижу, военные снова взялись за старое, — говорит он отцу. — На этот раз в Ботсване.

Но отец слишком осторожен, чтобы клюнуть на наживку. Беря в руки газету, отец сразу же перескакивает на спортивную страницу, пропуская политику — политику и убийства.

Отец питает лишь презрение к континенту, лежащему к северу от них. «Фигляры» — вот какое слово он употребляет в отношении лидеров африканских государств, — мелкие тираны, едва ли они способны написать собственное имя, шоферы возят их в «Роллс-Ройсах» с одного банкета на другой в опереточных мундирах, обвешанных медалями, которыми они сами себя и награждают. Африка — это место, где голодающим народом правят одержимые убийством фигляры.

— Они вломились в дом во Фрэнсистауне и поубивали всех, — упорствует он. — Расстреляли. Включая детей. Взгляни. Прочитай сообщение. Оно на первой полосе.

Отец пожимает плечами. Он не может подыскать достаточно выразительные слова, чтобы выразить свое отвращение, с одной стороны, к головорезам, которые убивают беззащитных женщин и детей, а с другой — к террористам, которые ведут войну из безопасного места за границей. Он решает проблему, погрузившись в счет крикетных матчей. В качестве отклика на моральную дилемму это слабовато, однако чем лучше его собственный отклик — приступы ярости и отчаяния?

Когда-то ему казалось, что люди, придумавшие южноафриканский вариант общественного порядка, воплотившие в жизнь огромную систему трудовых резервов, внутренних паспортов и городов-спутников, основывали свое видение на трагически неверном прочтении истории. Они неверно толковали историю, потому что, родившись на фермах или в маленьких городишках, будучи изолированы из-за своего языка, на котором не говорят больше нигде в мире, они не оценили масштаб сил, которые с 1945 года разрушали старый колониальный мир. Однако не может быть и речи об их неправильном прочтении истории, так как они вообще не читали историю. Напротив, они отвернулись от нее, отмахиваясь как от массы клеветнических россказней, сочиненных иностранцами, которые презирают африканеров, и смотрели бы сквозь пальцы, как их убивают чернокожие — до последней женщины и ребенка. Одинокие, без друзей, на дальней оконечности враждебного континента, они возвели свое государство-крепость и укрылись за его стенами, намереваясь поддерживать пылающее пламя западной христианской цивилизации, пока мир наконец не придет в чувство.

Примерно так рассуждали люди, которые стояли во главе националистической партии и органов безопасности, и он долгое время считал, что они говорят это искренне. Но больше он так не считает. Теперь он склонен думать, что их разговоры о спасении цивилизации всегда были только блефом. За дымовой завесой патриотизма в эту самую минуту они сидят и вычисляют, сколько еще продержится их шоу (шахты, фабрики), прежде чем настанет пора собирать вещи, уничтожать компрометирующие документы и лететь в Цюрих, Монако или Сан-Диего, где под прикрытием холдинговых компаний с названиями типа «Альгро трейдинг» или «Хэндфаст секьюритиз» они давным-давно купили себе виллы и роскошные апартаменты в качестве страховки от дня возмездия (dies irae[41]).

Согласно его новому, пересмотренному взгляду на вещи, у людей, пославших отряд киллеров во Фрэнсистаун, нет никакого ошибочного видения истории, а уж тем более трагического. На самом деле они, скорее всего, исподтишка посмеиваются над народом, слишком глупым, чтобы иметь какое-либо видение истории. Что касается судьбы христианской цивилизации в Африке, то им всегда было на нее наплевать. И под властью этих грязных людишек ему приходится жить!

Расширить: отклик отца на нынешнее время в сравнении с его собственным, их различия, сходство.

1 сентября 1972

Дом, в котором он живет вместе с отцом, был построен еще в 1920-е. Стены, частично сложенные из обожженного кирпича, но главным образом из глины и соломы, теперь так прогнили от сырости, поднимающейся от земли, что начали осыпаться. Изолировать их от сырости — непосильная задача, самое лучшее, что можно сделать, — это сделать по периметру дома бетонную отмостку и надеяться, что они постепенно высохнут.

Из руководства по усовершенствованию дома он узнает, что на каждый метр бетона ему потребуется три мешка песка, пять мешков камней и один мешок цемента. Он вычисляет, что если отмостка вокруг дома будет глубиной в десять сантиметров, понадобится тридцать мешков песка, пятьдесят мешков камней и десять мешков цемента, так что придется шесть раз съездить на строительную базу, полностью загрузив однотонный грузовик.

В середине первого дня работ его осеняет, что он сделал катастрофическую ошибку. Либо он неверно прочитал руководство, либо в своих вычислениях перепутал кубические метры с квадратными. Понадобится гораздо больше десяти мешков цемента, плюс песок и камни, чтобы положить девяносто шесть квадратных метров бетона. Следовательно, нужно будет сделать гораздо больше шести поездок на строительную базу. На это уйдет больше времени, нежели несколько уик-эндов.

Неделя за неделей, используя лопату и тачку, он смешивает песок, камни, цемент и воду, выливает жидкий бетон и разравнивает его. У него болит спина, а запястья так немеют, что он едва может держать ручку. Кроме того, этот труд наскучил ему. Но он вовсе не несчастен. То, чем он сейчас занимается, люди, подобные ему, должны были бы делать с 1652 года, а именно: свою грязную работу. Как только он забывает о потраченном времени, работа начинает доставлять ему удовольствие. Есть такая вещь, как хорошо положенная плита, хорошее качество которой видно всем. Плиты, которые он выкладывает, останутся после его пребывания в этом доме, а может, даже после его пребывания на земле, в таком случае он в определенном смысле перехитрит смерть. Можно было бы потратить оставшуюся часть жизни на то, чтобы класть плиты и каждую ночь, устав от честного труда, спать как убитый.

Сколько же оборванных рабочих, которые проходят мимо него на улице, являются безвестными авторами творений, которые переживут их: дорог, стен, пилонов? Своего рода бессмертие, ограниченное бессмертие, которого не так уж трудно достичь. Почему же он упорствует, оставляя значки на бумаге, в слабой надежде, что люди, которые еще не родились, возьмут на себя труд их расшифровывать?

Расширить: его готовность броситься в непродуманные проекты, рвение, с которым он сбегает от творческой работы в бездумный труд.

16 апреля 1973

Все та же «Санди таймс», где среди публичных разоблачений бурных любовных романов между учителями и школьницами в провинциальных городках, среди фотографий старлеток с пухлыми губками, в откровенных бикини, попадаются истории о зверствах, совершенных органами безопасности, сообщает, что министр внутренних дел предоставил визу Брейтену Брейтенбаху, позволяющую ему вернуться в страну, где он родился, чтобы навестить захворавших родителей. Виза из сострадания, называют ее, она предназначена для Брейтенбаха и его жены.

Брейтенбах покинул страну несколько лет назад и поселился в Париже, а вскоре после этого еще больше подмочил свою репутацию, женившись на вьетнамке. То есть не на белой, а на азиатке. И не только женился, но и, если верить стихотворениям, в которых она фигурирует, страстно в нее влюблен. Несмотря на это, пишет «Санди таймс», министр из сострадания разрешит этой паре тридцатидневный визит, во время которого с так называемой миссис Брейтенбах будут обращаться как с белой — так сказать, временно белой, почетно белой.