Книга Зло - Ян Гийу

Он покопался немного в платяных шкафах, чтобы посмотреть, где для него могло найтись место. И на самом верху в одном из них, на полке для шляп, в самом конце он нашёл пакет, на котором стояло его имя. Посылка пришла по почте из его бывшей школы. Видимо, года два назад. Но её так и не вскрыли. Достаточно большой и мягкий пакет, очевидно, содержал какую-то ткань. Эрик снял его с полки, положил на письменный стол и попытался угадать.

Однако загадка оказалась неразрешимой. Но, разорвав бумагу, он смеялся долго и, наверное, счастливо. Там лежала забавная маленькая шёлковая куртка с драконом на спине. Которая когда-то, вероятно, принадлежала к самым дорогим для него вещам.

Он взял ее в руки и улыбнулся. По размеру она выглядела чуть ли не детской. Когда он ради забавы попытался натянуть рукав, тонкая материя затрещала.

Он пошёл в ванную комнату и, не спеша, оглядел себя в зеркале. За эти два года он, прежде всего, вырос. Его рост составлял метр семьдесят пять, вес 74 килограмма, ему было 16 с половиной лет, и на лице хватало прыщей. Наклонившись ближе к зеркалу, он обнаружил еще и белые шрамы. Он ощутил неприятный холодок, когда вспомнил о блюющем Силверхиелме.

Он положил аттестат на мамин рояль и пошёл на почту, чтобы отправить наградную книгу со школьной печатью в Женеву. Возвращаясь домой, подумал, что никто не узнаёт его на улицах. Возможно, именно так ощущается свобода. Его внешний вид ничего не мог сказать окружающим о том мире, который он сегодня покинул.

Звуки рояля он услышал, поднимаясь по лестнице. Мама играла известный торжественный полонез в фа мажоре.

Когда он вошёл в комнату, она медленно поднялась, улыбнулась и протянула к нему обе руки. Потом они долго обнимались, не произнося ни слова. У него вдруг возникло ощущение, что за эти годы она стала меньше ростом, в ней даже появилось что-то птичье. Он осторожно высвободился из её мягких объятий. Оба вытерли друг другу слёзы.

За ужином всё равно создалось ощущение, как будто он находился в гостях. Он говорил, главным образом, сам или, как это могло показаться со стороны, просто старался поддерживать беседу, чтобы за столом не воцарилась тишина. Он говорил о будущем, о Пьере, об огромной горе Маттерхорн, которая вершиной упиралась прямо в небо, о том, что он обещал Пьеру однажды покорить эту вершину, о том, что он будет изучать юриспруденцию с целью стать адвокатом, и в таком случае ему следовало выбрать гимназию Норра Рил или Ёстер Рил. Да, осталось просто выбрать, поскольку самые высокие требования в Стокгольме не превышали двадцати баллов, а у него в любом случае (благодаря аресту, улыбнулся он про себя) набралось двадцать семь.

«Но, что касается отметки за поведение, здесь радоваться нечему. „Д“? Такого я никогда не слышал, — сказал папаша. — Действительно было настолько необходимо трахать именно официантку?»

Папаша беззаботно жевал и пытался делать вид, как будто он просто мимоходом сделал замечание о погоде в начале лета. Эрик успел заметить предостерегающий взгляд матери.

«Это тебя совершенно не касается, и ты не должен лезть в мою личную жизнь», — ответил он, подумав несколько секунд. И потянулся небрежно за солонкой.

Тогда папаша ударил. Так, во всяком случае, Эрику представилось. Ударил по носу и попал идеально. Какая чушь…

«Как я сказал, — повторил Эрик, — это тебя не касается. Я, кстати, поеду и встречусь с ней достаточно скоро».

«Этому не бывать!»

«Бывать. Можешь не сомневаться».

«Тогда мы поговорим об этом после еды».

Остаток ужина получился мрачным и молчаливым. Эрик рассматривал пылинки, которые светились в лучах вечернего солнца, проникающих сквозь окно. Он дул на них, так что они кружились, как горящие звёздочки в своём микрокосмосе. А потом легко, как бы играючи, отклонил назад голову, когда папаша, действительно, вознамерился ему заехать.

Он, вероятно, сумасшедший, подумал Эрик. Будь помоложе, обернулся бы Силверхиелмом. То есть префектом в месте, которого больше не существовало. Или Силверхиелм мог бы обернуться папашей. Неужели злодеи никогда не переводились? Выходит, от них вообще не отделаться? Они останутся, даже если ты сожжёшь эмблему с Орионом или сделаешь вид, что забыл название Щернсберг.

Ужин закончился, мама начала убирать со стола и попросила младшего брата о помощи. Как обычно. И как обычно, Эрик и папаша ещё несколько мгновений молча сидели за столом.

«Ага, — сказал папаша и поднялся. — Тогда мы пойдём и закончим наши дела».

И уверенно направился в спальню, даже не посмотрев, идёт ли за ним Эрик. С такой же естественностью, как делал это всю свою жизнь. Где Эрик был для него не только сыном, но еще и Ромулом и Ремом.

Эрик вошел за папашей в спальню и закрыл за собою дверь. За открытым окном солировала пеночка, и далеко по другую сторону двора пел чёрный дрозд. Воздух прогрелся уже почти по-летнему.

Папаша стоял у кровати, заняв свою обычную позицию. В руке он держал маленький смешной, хромированный рожок для обуви, с ручкой, одетой в кожу.

«Как жаль, — подумал Эрик. — Как жаль, что сейчас здесь нет собачьего хлыста. Плетённого из тёмно-коричневой жёсткой кожи с маленьким железным карабином на самом кончике. Карабином, который при ударе рвет кожу. Как жаль, что сегодня папаша не выбрал хлыст».

«Ну, — сказал папаша. — Снимай брюки и наклоняйся вперёд!»

Эрик, не ответив, подошёл к двери и вытащил ключ, сидевший с другой стороны. Потом он запер дверь изнутри на два оборота и засунул ключ в левый карман брюк. Он посмотрел на человека перед собой. Тот всё ещё превосходил его ростом и длиной рук. Но Эрик знал, что уже через минуту ни то ни другое, ни даже маленький рожок для обуви этому человеку не помогут. Да, он ещё не испытывал беспокойства, только выглядел озадаченным. Значит, его сначала требовалось напугать. Так, чтобы страх судорогой свёл все его тело.

Эрик сделал глубокий вдох.

«Сейчас тебе придётся выслушать меня, папаша. Ты — само зло, и таких как ты надо уничтожать. Примерно через полчаса ты окажешься в больнице Святого Георгия. Ты не будешь видеть одним глазом. Твой нос будет сломан. И ещё сломана одна рука. Кроме того, ты лишишься части зубов. И знаешь, что ты скажешь им, папаша? Ты не осмелишься рассказать правду. Ты наврешь, что упал на лестнице. Хотя тебе никто не поверит, но ты скажешь именно это».

Эрик сделал паузу, чтобы позволить словам проникнуть в плоть и сознание родителя. Он видел: страх сейчас расползается в папаше. Словно яд, впрыснутый в систему кровообращения. Папаша смятен, мысли путаются у него в голове, как множество птиц, бьющихся в тесной клетке. Так и есть. Злополучный рожок занесен лишь наполовину, и, похоже, палач окаменел, не завершив движения. Страх действовал. Очень скоро он должен был вообще лишить папашу способности защищаться.

«Странно, — подумал Эрик. — Птица за окном, которую я прекрасно слышу, и это, кстати, единственное, что я слышу сейчас, исключая тяжелое дыхание папаши, — почему я не помню, как она называется? Это же обычная птица. Всего полгода назад я сразу смог бы назвать ее…»