Книга Проблемы души нашего времени - Карл Густав Юнг

Великие новшества никогда не приходят сверху, они всегда поднимаются снизу, так же как деревья никогда не растут с неба вниз, а всегда из земли вверх, если их семена уже упали однажды сверху. Потрясение нашего мира и потрясение нашего сознания суть одно и то же. Все становится относительным, а потому и сомнительным. В то время как сознание робко и с подозрением разглядывает этот сомнительный мир, в котором оно раскалывается от мирных договоров и дружественных соглашений, от демократии и диктатуры, от капитализма и большевизма, душа стремится разобраться в суматохе сомнений и неопределенностей. И именно наиболее темные слои народа, менее пропитанные академическими предрассудками, нежели сверкающие верхушки общества, эти не раз осмеянные бессловесные люди и есть те, кто уступает бессознательному напору души. Если смотреть свысока, это, наверное, представляется печальным или смехотворным зрелищем, однако они необычайно простодушны, простодушны, как те, кого считали когда-то блаженными. Разве не умилительно, например, наблюдать, как в толстенных книгах собирается наиочевиднейший мусор души? Даже самый неполноценный лепет, самые абсурдные поступки, самые беспорядочные фантазии скрупулезно собираются людьми типа Хэвлока Эллиса и Фрейда в виде «Antropophytheia» в серьезных научных трудах, им воздаются все научные почести, а община их читателей распространяется уже на всю сферу западноевропейской культуры. Откуда это рвение, откуда это чуть ли не фанатическое почитание безвкусицы? Все это является психологическим, субстанцией души, ценной, как фрагменты рукописей, извлеченные из навозной кучи устаревшего. Даже тайное и зловонное души ценно для современного человека, поскольку оно служит его цели. Но какой цели? Фрейд дал своему «Толкованию сновидений» эпиграф: «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» – «Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я», – но зачем?

Наши боги – это идолы и ценности нашего сознательного мира, которые должны быть развенчаны. Как известно, ничто так не дискредитировало древних богов, как их скандальные истории. История повторяется заново. С ликующим возгласом раскапываются не внушающие доверия подпочвы наших блестящих добродетелей и несравненных идеалов: вот они, ваши боги, – иллюзия, сотворенная руками человека, оскверненная человеческой низостью, приукрашенная могила, полная изнутри нечистот и грязи. Звучит давно известная нота, и оживают слова, которые не были усвоены на уроках конфирмации.

Я всерьез убежден, что это не случайные аналогии. Слишком много тех, для кого фрейдовская психология ближе, чем Евангелие, а большевизм значит больше, чем гражданская добродетель. И все же все они – наши братья, и в каждом из нас имеется по меньшей мере один голос, дающий им право, ибо, в сущности, все мы являемся частями одной души.

Неожиданным следствием этого духовного течения является то, что мир приобретает такой уродливый облик, что любить его становится уже невозможным; мы не способны уже любить даже самих себя, и в конечном счете вовне не остается больше ничего, что могло бы выманить нас из нашей собственной души.

Пожалуй, это тот результат, которого, по сути, и добивались. В конце концов, какой другой смысл вкладывает теософия в свое учение о карме и реинкарнации, как не тот, что этот мир иллюзий – всего лишь временное пребывание на моральном излечении несовершенного? Она делает относительным даже имманентный смысл современного мира, разве что пользуясь при этом другой техникой: обещая иные, более высокие миры, но не сея при этом ненависти к современному миру. Результат, однако, остается тем же самым.

Все эти идеи, как я уже говорил, отнюдь не являются академическими, но они охватывают современное сознание снизу. Опять-таки, разве случайно, что теория относительности Эйнштейна и новейшая, граничащая уже с надкаузальным и незримым теория атомов становятся достоянием нашего мышления? Физика и та испаряет наш материальный мир. Поэтому, на мой взгляд, нет ничего удивительного в том, что современный человек неизбежно обращается к своей душевной реальности и ожидает от нее определенности, в которой отказывает ему внешний мир.

Однако душа западноевропейца вызывает опасения, и тем большие, чем более мы предпочитаем иллюзии о нашей внутренней красоте беспощадной истине. Западноевропеец прямо-таки окутан клубами дыма от самоокуривания, которые должны скрыть от него его истинное лицо. Но чем мы являемся для людей с другим цветом кожи? Что думают о нас Индия и Китай? Какие чувства испытывает к нам чернокожий? Все те, кого мы истребляем с помощью водки, венерических болезней и самого обычного грабежа?

У меня есть индейский друг, вождь племени. Однажды мы откровенно беседовали с ним о белых людях, и тут он сказал: «Мы не понимаем белых. Они всегда чего-то хотят, всегда беспокоятся, всегда что-то ищут. Что они ищут? Нам это неизвестно. Мы не можем их понять. У них такие острые носы, такие тонкие, жестокие губы, такие линии лица. Мы думаем, что все они сумасшедшие».

Пожалуй, мой друг распознал, не сумев дать ей название, арийскую хищную птицу с ее ненасытной жаждой добычи, ведущей ее через все страны, к которым она не имеет никакого отношения. Он распознал также и нашу манию величия, заставляющую нас воображать, что христианство, к примеру, – единственная истина, а белый Иисус – единственный избавитель. Мы же отправляем миссионеров даже в Китай, после чего перетряхиваем весь Восток нашей наукой и техникой и при этом считаем, что он нам еще чем-то обязан. Достойна сожаления христианская комедия в Африке. Угодное Богу искоренение полигамии порождает там проституцию, которая только в одной Уганде пожирает двадцать тысяч фунтов на противовенерические мероприятия. А добрый европеец платит миссионеру за эти отрадные результаты. Надо ли еще напоминать о многострадальной истории Полинезии и о благословении торговли опиумом?

Таков моральный облик европейца, лишенный облака дымки от самоокуривания. Неудивительно, что раскапывание нашей души – это прежде всего своего рода канализационное мероприятие. Только большой идеалист, такой как Фрейд, мог посвятить всю свою жизнь этому нечистоплотному занятию. Но дурной запах вызывает не он, а все мы, которые из-за полнейшего невежества и грубейшего самообмана мним себя такими чистыми и порядочными. Так наша психология начинает знакомство с нашей душой, причем с уродливейшего ее конца, то есть с тем, чего мы не хотим видеть.

Но если бы наша душа состояла только из дурного и недостойного, то, наверное, никакие силы мира не могли бы заставить нормального человека искать в ней что-либо прекрасное. Потому-то все те, кто не может увидеть в теософии ничего другого, кроме достойного сожаления интеллектуального легкомыслия, а во фрейдизме ничего, кроме сенсационной похотливости, и предрекают этим движениям скорый и бесславный конец. Но они не замечают того факта, что в основе этих движений лежит увлеченность, то есть очарование душой, которая будет придерживаться этих форм выражения до тех пор, пока их не заменит что-либо лучшее. Суеверие и извращенность суть одно и то же. Это переходные формы эмбриональной природы, из которых проистекают новые, более зрелые формы.

Вид заднего плана души западноевропейца малопривлекателен как с интеллекуальной, так и с этической и эстетической точек зрения. Мы же с несравненным пылом создали вокруг себя монументальный мир; но именно потому, что он столь грандиозен, как все грандиозное, он и находится вовне, и наоборот, то, что мы находим на дне души, обязательно должно быть таким, каким оно является, то есть убогим и неполноценным.