Книга Медный всадник - Полина Саймонс

3

Наутро по радио передали, что на крышу дома на Садовой упала зажигательная бомба и дежурные не смогли вовремя ее потушить. Бомба взорвалась, убив девять человек, старшему из которых не было и восемнадцати.

«Моему брату не было восемнадцати», – подумала Татьяна, надевая туфли. Нога ныла.

– Видишь? Что я тебе говорила? – не удержалась мама. – На крыше опасно.

– Мы в осажденном городе, мама, – напомнила Татьяна. – Здесь повсюду опасно.

Бомбежка началась ровно в восемь. Татьяна еще не успела выйти отоварить карточки. Семья спустилась в бомбоубежище. Татьяна, не находя себе покоя, обкусала ногти и безустанно выбивала какую-то мелодию на колене, но ничто не помогало. Они просидели внизу час.

Потом отец отдал Татьяне свои карточки и попросил их отоварить.

– Танечка, – вставила мама, – возьми и мои тоже. У меня полно работы. План снова увеличили.

Татьяна попросила Марину пойти с ней в магазин, но та отказалась под предлогом того, что должна помочь бабушке одеться.

Даша стирала в чугунной раковине.

Пришлось идти в одиночку. Татьяна добрела до большого магазина на Фонтанке, около Театра драмы и комедии, где сегодня шла «Двенадцатая ночь» Шекспира. Очередь в магазин выплеснулась на набережную.

Она забыла о «Двенадцатой ночи», как только подошла к прилавку и узнала, что после вчерашнего пожара нормы опять сократили.

Папа получал полкило хлеба по рабочей карточке, а все остальные – по триста пятьдесят граммов. Марине и бабушке полагалось двести пятьдесят. Все вместе это составляло почти два килограмма в день. Кроме того, Татьяне удалось купить моркови, соевых бобов и три яблока, сто граммов масла и три литра молока.

Дома она объявила о снижении норм, но родные не расстроились.

– Два кило? – спросила мама, откладывая шитье. – Этого более чем достаточно. И нечего обжираться в такое время. Придется затянуть пояса. Кроме того, у нас есть кое-какие запасы. Не пропадем.

Татьяна разложила хлеб на две кучки: к завтраку и обеду, а потом разделила каждую на шесть порций. Папе досталась самая большая. Себе она взяла самую маленькую.

Вера уже не делала вид, будто обучает ее. Татьяне поручили самую грязную работу: чистить туалеты и ванны, стирать грязные бинты. Она раздавала обед в столовой и сама смогла поесть.

Бомбежки продолжались весь день с перерывами. Вечером у Татьяны хватило времени прибраться и приготовить ужин, прежде чем завыли сирены. Пришлось снова спускаться в бомбоубежище. Татьяна сидела, сидела, сидела… Прошло только два дня. Сколько еще терпеть? Она спросит у Александра при следующей встрече.

Убежище было узким и длинным, выкрашенным в серый цвет. На шестьдесят человек было всего две керосиновые лампы. Многие сидели на скамьях. Те, кому не хватило места, стояли, прислонившись к стенам.

– Папа, – спросила Татьяна, – долго еще, как ты думаешь?

– Несколько часов, не меньше, – устало произнес отец. От него несло водкой.

– Папа, – терпеливо сказала она, – я имею в виду… бои. Сколько еще?

– Почем мне знать? – отмахнулся он, пытаясь подняться. – Пока мы все не сдохнем!

– Мама, что это с папой?

– О Танечка, неужели ты так слепа? Паша. Паша, вот что с папой.

– Я не слепа, – пробормотала Татьяна, отодвигаясь. – Но он нужен семье.

Делать было решительно нечего. Татьяна нагнулась к уху сестры:

– Даш, Марина клянется, что Миша из Луги был в меня влюблен. Я сказала, что она тронулась. Как ты считаешь?

– Она тронулась.

– Спасибо.

– Обе вы тронулись, – огрызнулась Марина. – А ты, Даша, еще покаешься в своих словах.

– Ну вот, Таня, – со вздохом обронила Даша, даже не глядя на сестру. – Может, тебе нужен Миша, а не Дима?

Назавтра все повторилось. Только теперь Татьяна догадалась захватить в убежище «Записки из Мертвого дома» Достоевского.

На следующий день она сказала себе: «Не могу больше. Не могу сидеть и выстукивать одну ту же мелодию. Так всю жизнь просидишь!»

Поэтому, пока семья спускалась вниз, Татьяна немного отстала, а потом вернулась и черным ходом поднялась на крышу, где дежурили Антон, Маришка, Кирилл и еще какие-то незнакомые люди. Татьяна подумала, что, если повезет, родные даже не заметят ее отсутствия.

Здесь взрывы и вой падающих бомб казались куда громче и страшнее. Татьяна просидела на крыше два часа. К всеобщему разочарованию, на их дом не упала ни одна бомба.

Татьяна оказалась права: никто даже не заметил, что ее не было в убежище.

– Где ты сидела, Танечка? – спросила мать. – У другой стены, рядом с лампой?

– Да, мама.

* * *

От Александра и Дмитрия не было известий. Девушки сходили с ума от тревоги, почти не разговаривали друг с другом и с окружающими. Только бабушка Майя с ее непоколебимым спокойствием держалась храбро и продолжала рисовать.

– Бабушка, откуда в тебе столько присутствия духа? – спросила Татьяна как-то вечером, расчесывая длинные, едва начавшие седеть волосы бабушки.

– Я слишком стара, чтобы волноваться. Не такая юная, как ты, – улыбнулась бабушка. – И не так страстно хочу жить.

Она обернулась и погладила щеку внучки.

– Бабушка, не говори так, – упрекнула Татьяна, обнимая ее. – Что, если Федор вернется?

Старушка погладила Татьяну по голове:

– Я же не сказала, что совсем не хочу жить. Просто не так сильно, как ты.

Татьяну немного волновала Марина. Та с раннего утра уходила из дома в университет, а потом непременно навещала мать в больнице.

По ночам мама шила. По ночам папа пил. Потом плакал и засыпал. По ночам Даша и Татьяна слушали новости по никогда не выключавшемуся громкоговорителю. По ночам немцы бомбили город, и Татьяна тайком забиралась на крышу.

А днем она прислушивалась к звукам войны. Теперь в Ленинграде никогда не было тихо. Обстрелы звучали по-разному – были дальние и близкие – и прекращались только на время обеда да часа на два ночью.

Татьяна работала, приносила полученный по карточкам хлеб, немного тренировала ногу и вела себя так, словно ее жизнь не остановилась намертво, как трамвай белой ночью у Обводного канала.

Бабушка Майя жила в комнате одна. Мама спала одна на диване, а папа – на Пашиной раскладушке. Татьяна, Марина и Даша спали в одной постели. Татьяна была почти благодарна за то, что теперь она не лежит рядом с Дашей, что появилась некая преграда, позволявшая ей думать о бомбежке, а не о муках сестры, имевшей полное право любить Александра.

Но преграда оказалась довольно призрачной. Как-то Даша перелезла через Марину и обняла сестру.