Книга Рецепт на тот свет - Далия Трускиновская

— Мы уже все узнали, ваше сиятельство. Господин Видау приказал отравить аптекаря Илиша, полагая, будто старик может разболтать мне довольно скверную и гнусную семейную тайну. И он же приказал отравить герра Струве — хорошо, Паррот вовремя догадался…

— Тем более — ступай! Он захочет дать тебе барашка в бумажке — а ты слушай да мотай на ус! Не будь дурак! — вспылила княгиня. — Тебе будут сапоги лизать за экивоками говорить, а ты будешь слушать да кивать — Видау о многом проговорится! А это теперь князю очень важно — знать, что затевает магистрат! Ступай, говорю, и не зли меня! Фрося! Глашке вели прийти с одежной щеткой! Опять ты незнамо где извозился! Стой, не отряхивайся, поешь сперва. Потом Глашка все сразу с тебя отскребет.

Принесли с поварни ужин на немецкий лад — вареный картофель, к нему рыбу соленую и копченую, пироги с крошеным салом и луком, бутерброды с ветчиной и с бужениной, крахмальный клюквенный кисель, на особый столик водрузили спешно раздутый самовар и подали нарочно для ее сиятельства деликатное блюдо — печенье с корицей.

— Вон, изволь радоваться, совсем я тут онемечилась, — прекомично пожаловалась княгиня. — Отчего у нас картофель сажать не хотят? Дешево, сытно, для людей лучшей пищи не придумаешь. Ты у своих аптекарей спроси — картофель для винокурения годится? Чем хорошее зерно на водки переводить — можно бы нарочно картофельное поле засевать.

Полчаса спустя Маликульмульк, сытый и отчищенный, сел в княжеские санки и поехал на Большую Песочную, куда пешего ходу было — хорошо, коли десять минут. Но Варвара Васильевна считала: начальник генерал-губернаторской канцелярии не имеет права являться пешком, словно какой-то заштатный писарь. Хоть полсотни шагов — но с честью!

В доме Видау его ждали — дворецкий при полном параде и лакей тосковали в сенях; увидев гостя, оживились, шуба сама спорхнула с Маликульмульковых плеч, а шапка — с головы. Его сопроводили в гостиную с такой услужливостью, что он поневоле вспомнил Варвару Васильевну: а ведь права княгиня, выучка старого двора дает себя знать.

Перед ним отворили дверь в гостиную, он вошел — и окаменел.

Прямо перед дверью на расстоянии в десять шагов стояло кресло, а в кресле этом восседала Эрнестина Стакельберг — в роскошном темно-зеленом платье с золотыми узорами, в великолепном чепце с дорогими кружевами, а в руках у нее был веер, словно она собиралась кокетничать с молодыми вертопрахами.

Родственники, тоже принаряженные, стояли поодаль — еще не поняли, как вести себя со старой и злой на них женщиной.

Нетрудно было догадаться, что произошло: кто-то из полицейских послал человека в дом Видау, и не к старому хозяину, а к кому-то из сыновей — скорее всего, даже не к Отто Матиасу, а к Эрнесту Матиасу, младшему. Если князь Голицын потребует, чтобы дело об убийстве Николаса Даниэля Преториуса получило огласку, то Отто Матиас Видау — уже никто, дай Бог, чтобы отделался денежным штрафом и общим порицанием, а в рижской политике ему не место. А Эрнест Матиас — безупречен, и партия патрициев наперекор партии новичков будет выдвигать его на заметные посты. Так что имеет смысл вовремя оказать ему услугу — подсказать, чтобы снял наконец тетушку с чердака Николаевской богадельни. Или же оставил ее там мерзнуть — это как ему будет угодно.

— Садитесь, — сказала фрау Стакельберг, указывая на стул, поставленный у кресла наискосок — чтобы сидящие беседовали, повернувшись вполоборота. — Вы удивительный, непонятный человек, герр Крылов, но вы помогли мне — и я вам рада.

— Благодарю, — ответил на это Маликульмульк.

— Мой бедный брат сошел с ума. Об этом никто не мог догадаться, он был очень скрытен. Вы понимаете меня? — голос почтенной дамы был ровен, невыразителен, взгляд — спокоен.

— Я довольно знаю немецкий язык, фрау Стакельберг.

— Очень хорошо. Он мог натворить немало ужасных дел — благодаря вам удалось удержать его. Теперь пусть о нем заботятся врачи. Я не пожалею денег для врачей. Но он уже стар, мы оба очень стары… Боюсь, он недолго проживет, он близок к могиле…

Маликульмульк молчал — возражать было бы странно.

— Забудем обо всем этом деле. Я не могу обижаться на бедного больного брата. Сейчас я — старшая в семействе, — фрау Стакельберг несколько раз кивнула, словно сама с собой согласилась. — Я хочу исправить ошибки брата. И я хочу вознаградить вас за услугу. Я знаю, вам понравилась наша Софи. Я говорила с ней, вы ей не противны… У Софи хорошее приданое, я со своей стороны готова его удвоить. Вы войдете в наше семейство, герр Крылов, наша девочка будет счастлива с вами… Софи, моя милая, ступай ко мне…

Женщина-дитя тут же подошла и улыбнулась так, как улыбается младенец, проснувшийся летним утром, задорному солнечному лучику.

Маликульмульк, помня княгинины поучения, молчал.

— Наша семья имеет в Риге отменную репутацию, моему бедному брату не удалось ее погубить. С Божьей помощью мы, помогая друг другу, будем заниматься серьезными делами. Я умею быть благодарной — это подтвердит Герман Вайс. Кстати, где он сейчас?

— Увы, сударыня, не знаю, — наконец вымолвил Маликульмульк.

Вайс вместе со своим имуществом временно перебрался в аптеку Слона. Паррот обещал увезти его в Дерпт — а вознаграждение от князя Голицына может последовать туда за ним с курьером. Кто знает, что на уме у сестры Мельхиора Видау. Скорее всего, семейство сейчас будет тратить огромные деньги, чтобы заткнуть рты свидетелям. Да и не только деньги — вот стоит очаровательная Софи, готовая стать женой несуразного увальня, чтобы угодить милой бабушке. Увалень-то увалень — а канцелярский начальник. Вся Рига иззавидуется, глядя, как Видау прибрали к рукам столь значительную персону при особе князя Голицына.

Софи, ангелочек, радостная улыбка, белая грудка в глубоком вырезе голубенького платьица! А вот кто знает, не было ли в ее жизни других подобных поручений ради процветания семьи Видау? Ведь были, были — и какая она после того жена?..

— Софи, поцелуй своего жениха, — твердо сказала фрау Стакельберг.

Нежнейшие губки коснулись Маликульмульковой щеки. Грудка прижалась к дорогому английскому сукну его огромного фрака.

И он ощутил неподдельный страх — сродни тому страху, какой приключался от княгининых криков и ругательств. А вслед за страхом — тот самый ответ плоти, который доставлял ему столько хлопот и неприятностей.

Маликульмульк попятился, развернулся и выбежал из гостиной.

Опомнился он уже на улице. Шуба, шапка — черт с ними! Он замахал рукой кучеру — скорее, скорее! В санях — полсть, ее можно натянуть высоко, чуть не до ушей, съежиться под ней и ощутить себя в безопасности, стать хоть на несколько минут безмятежным Косолапым Жанно, это поможет, это успокоит…

И вдруг его осенило. Как кстати, подумал он, впервые в жизни — кстати! Вместо долгого и бестолкового объяснения со старухой — побег! Простой дикий побег! Пусть считают умалишенным! Больше не станут навязывать своих очаровательных невест! И никаких объяснений! Никаких объяснений!