Книга В последнюю очередь - Анатолий Степанов

― Совсем одичал, крестьянский сын?! ― злобно осведомился Тимофей.

Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от переживаний. Некурящий Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.

― Мужики, сюда! ― вдруг крикнул он.

Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:

― Блиндаж еще с войны!

Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой углубления по овражному берегу ― окопы сорок первого года.

― Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! ― возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.

― Ребята, там ― мертвяк, ― сказал он.

― Шкелет, что ли? ― спросил тракторист.

― Шкелет не воняет, ― ответил Тимка.

― Что ж это такое, что ж это такое?! ― завопил тракторист.

― Сообщить надо, ― решил Петрович.

― А ты не врешь? ― вдруг засомневался тракторист. ― Знаем ваши московские шуточки! ― и радостно кинулся в блиндаж. И тут же выскочил из него, заладив по новой: ― Что ж это такое, что ж это такое?..

― Мы здесь покараулим, чтоб все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, ― приказал ему Алик.

Первым прибежал высокий, с виду городской парень. Задыхаясь от быстрого долгого бега, он выкрикнул:

― Где?!!

― А ты кто такой? ― строго спросил Тимка.

― Я ― работник МУРа Виктор Гусляев, ― представился парень, показал книжечку и повторил вопрос: ― Где?

Тимка, присмиревший при виде книжечки, кивнул на дверцу. Гусляев нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше первопроходцев. Вынырнул наконец и распорядился:

― Никому к блиндажу не подходить, ― осмотрел шестерых, решил для себя: ― Наш наверняка, не областной.

― Ему, вероятнее всего, без разницы теперь, чей он ― ваш или областной, ― Алик приходил в себя.

Услышав такое, Гусляев обрадовался чрезвычайно, вытащил записную книжку, вырвал листок, нацарапал на нем огрызком карандаша нечто и протянул листок Алику:

― Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а вас очень прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.

― Не в вашу службу, а в нашу дружбу, ― бормотал Алик, изучая листок бумаги, на котором значилось имя, отчество и фамилия Ромки Казаряна и номер телефона. ― А почему Роману Суреновичу? Может, сразу Александру Ивановичу Смирнову?

― Его нет, он в отъезде, ― автоматически ответил Гусляев и только потом удивился: ― А вам откуда известно, что Смирнов ― мой начальник?

― Страна знает своих героев, ― усмехнулся Алик и, сложив листок, сунул его в карман.

Москву давали через Новопетровское, и поэтому слышимость была на редкость паршивая.

― Мне Романа Суреновича Казаряна! ― орал в трубку Алик.

― Ни черта не слышу! ― орал в трубку с другого конца провода Казарян.

― Мне Романа Суреновича Казаряна! ― еще и еще раз повторял криком Алик.

― Ни черта не слышу! ― еще и еще раз оповещал Казарян. Вдруг что-то щелкнуло, и до Алика донеслось, как из соседней комнаты:

― Откуда ты звонишь, Алик? ― Ромка по сыщицкому навыку опознал голос приятеля.

― От верблюда, ― огрызнулся Алик? ― Это не я звоню, это ваш паренек Гусляев звонит.

― То ни черта не слышал, теперь ни черта не понимаю.

― Сейчас поймешь, ― пообещал Алик.

Группа прибыла на место происшествия через час тридцать две минуты. Неслись под непрерывную сирену.

К блиндажу подъехать не было никакой возможности, и от шоссе группа шла пешком, неся на себе все необходимые причиндалы. Ромка важно поздоровался с Аликом за руку и распорядился:

― Собирай своих, Алик, и мотайте отсюда подальше. Нам работать надо...

Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним ― Андрей Дмитриевич, который спросил невинно:

― Запах не нравится, Рома?

― Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.

― Кто он, Рома?

― Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?

― Металлическим тяжелым предметом по затылку. Железный прут, свинцовая труба, обух топора ― что-нибудь эдакое. Вскрою дома, скажу точнее.

Выскочил из блиндажа фотограф с перекошенным от отвращения личиком.

― У меня все! ― И, отбежав подальше, уселся на бревно, на котором уже давно пристроились индифферентные санитары. Вышли эксперт Егоров и Витя Гусляев. Все.

― Можно забирать? ― спросил у эксперта Андрей Дмитриевич. Ему Егоров кивнул, а Казаряну сообщил:

― В блиндаж затащили уже труп. А кокнули где-то поблизости.

Санитары со сложенными носилками направились в блиндаж.

― Наш? ― спросил Гусляев. ― Тот, кого я ждал в Дунькове?

― Тот, Витя, тот.

― Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.

― Сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? ― спросил Казарян.

― От трех до пяти суток. Дома скажу точно.

Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп простыней и, аккуратно выбирая дорогу, понесли останки Жоры Столба к шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед за ними. Они свое дело здесь сделали.

Следующим утром собрались в кабинете Смирнова.

― Где доктор и эксперт? ― осведомился Смирнов.

― Не нужны они, Саня. Все и так ясно, ― ответил Казарян. ― По их бумажкам.

― И что тебе ясно по бумажкам?

― Столба убил Куркуль. Убил, чтобы завладеть отначенным мехом, который хранился в блиндаже, сложенный в четыре тюка. Все это легко определил эксперт Егоров. Твердо убежденный, что блиндаж этот отыскать невозможно, Куркуль шуровал в нем безбоязненно. Пальчиков его там предостаточно, полным-полно ворсинок меховых и масса следов. Убил Куркуль Жору четыре ― точнее, теперь пять дней тому назад свинцовой трубой в десяти метрах от блиндажа. Видимо, подкараулил, зашел со спины и нанес смертельный удар. Потом затащил труп в блиндаж.