Книга Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897-1905 гг. - Гаральд Граф

На третьи сутки поезд проходил туннель Хинганского перевала. Еще накануне, когда непрерывно большими хлопьями шел снег, в поезде стали ходить слухи, что начались заносы. Это сильно нас встревожило, так как во время царящего развала едва ли бы скоро начали расчищать путь, и, пожалуй, наш поезд мог бы и замерзнуть. Увы, эти неприятные слухи оправдались, и, когда мы подъезжали к Хингану, увидели, что там уже застряло два поезда. Первый поезд уже стоял более суток. Снегоочистительные работы тоже начались. К ним привлекли пассажиров и нас в том числе. Во всяком случае, после скучного сидения в вагоне это был хороший моцион.

К счастью, нам пришлось работать всего часа три‑четыре, и после этого поезда тронулись. Это новое маленькое приключение очень всех развеселило. Шутники, впрочем, не без основания предлагали организовать постоянную рабочую дружину, которая была бы всегда наготове на случай каких‑либо новых осложнений.

Хотя в третьем классе много приятнее ехать, чем в теплушке, но, когда мы стали соображать, как расположиться на ночь, то оказалось, что это не так‑то легко. Легли, по японскому опыту, по двое на скамейке и двое в проходе. Впрочем, здесь все же места было больше, зато значительно грязнее и на полу холодно. Сестер тоже уложили на одной скамейке, и ночью они несколько раз падали на спящих в проходе. Происходил общий переполох, сопровождавшийся смехом и страшным конфузом упавшей сестры. Однако кое‑как приспособились и хотя плохо, но ночь проспали. Тем же, кто недоспал, предоставлялось спать днем с большими удобствами.

Время коротали от станции до станции. Перегоны были долгие, главным образом оттого, что поезд шел медленно. Как только он останавливался, предпринималось обычное паломничество с чайниками, в одних пиджаках и шапках, за кипятком. Иные принимались за поиск съестного. Бояться, что поезд уйдет, не приходилось, так как на всех остановках он задерживался невероятно долго.

На четвертые сутки дотащились до Хайлара, затем проехали Манчжурию и на пятые были в Чите. Тут оказалось, что мы попали в самостоятельное государство, называемое «Читинской республикой». Всем пассажирам приказали оставаться в вагонах до проверки документов. Сейчас же среди публики пошли страхи, что офицеров арестуют и посадят в тюрьму, затем расстреляют, что у всех отбирают деньги и тому подобное. Трудно было определить, что верно и что нет, но ко всякого рода неприятностям приходилось приготовиться. Конечно, печально освободиться из одного плена и попасть в другой, да еще какой‑то неведомой «Читинской республики», которой управляют темные личности.

Однако все вышло совсем нестрашно, и пришедшие в вагоны типы, с красными перевязями на рукавах, именем «комиссара республики» потребовали заявить, кто собирается остаться в Чите, и их увезли, остальных не тронули. После этого было разрешено выйти из вагонов и пересесть в другой состав. При этом даже соблюдался порядок, так что пересадка прошла без обычной толкотни, чему много способствовало присутствие чинов «республиканской гвардии» с винтовками.

И на этот раз нам удалось устроиться вместе, и я оказался, вдвоем с механиком П., в купе вагона третьего класса. Другая часть компании поместилась в соседних вагонах. Наш вагон имел спальные места в три этажа, причем публика, хотя еще был день, уже расположилась по‑ночному. Мне и П. достались места во втором ярусе, что лучше, чем внизу, где то и дело кто‑либо из новых пассажиров «присаживался», и можно было рисковать просидеть всю ночь. Для третьего яруса нужно быть хорошим гимнастом, главное же, дышать там приходилось убийственным воздухом. Но и у нас имелось одно неудобство: приходилось все время лежать.

«Читинская республика» больше нас не задерживала, и поезд тронулся дальше. Устроившись на своих нарах, мы стали присматриваться, с кем свела нас судьба. Публика была настоящая третьеклассная. Рядом со мной лежал бывший каторжник, как он уверял, политический, но едва ли это соответствовало действительности, судя по совершенно неинтеллигентному и грубому лицу и манерам. Очевидно, это был уголовный, который, пользуясь беспорядками, старался бежать из сих благословенных мест. Надо мной лежала толстая баба, из мещанок, усердно лупившая кедровые орешки и тараторившая с соседями.

Внизу устроились, по‑видимому, два купчика – не из крупных, но почтенных коммерсантов. Они все время попивали чаек и вели нескончаемые беседы о делах. Был еще «молодец» в красной косоворотке, с гармонией, услаждавший наш слух нежными романсами. Одним словом, все «серьезная» публика, которая себя держала безукоризненно. Незаметно завязался общий разговор и, конечно, на тему о современном положении, о трудностях, испытываемых с различными продуктами, о беспорядках, пожарах, поджогах, убийствах и т. д. Было интересно прислушиваться к этим, часто наивным, рассказам, в особенности после того как мы давно не были в России.

Но все же соседи сильно стесняли, и облегчало только то, что они, по костюмам, не считали нас птицами высокого полета. Как только стемнело, пассажиры улеглись спать, и скоро со всех концов стал раздаваться непринужденный храп и сопение. Ночью, когда поезд остановился на какой‑то маленькой станции, мы были внезапно разбужены пьяными криками и песнями на платформе. Затем двери вагона раскрылись, и ввалилась пьяная ватага солдат, которая провожала своего фельдфебеля, уволенного в запас. Не видя свободных мест, ретивые провожатели подняли крик, что они «кровь проливали за отечество», а вагон набит штатской публикой и нет места «ероям». Никто не реагировал на такой призыв, и все продолжали лежать. Это разозлило солдат, и один из них подал мысль силой очистить место, а штатских выбросить вон.

Сам же провожаемый был до такой степени пьян, что ничего не понимал и еле стоял на ногах. Когда эта угроза не подействовала, солдаты окончательно озлились, и почувствовалась серьезная опасность, как бы не пришлось вступать с «ероями» в бой. Была еще маленькая надежда, что поезд сейчас тронется и провожающим придется поспешно вылезать. Во всяком случае, момент создался критический. Вдруг сверху кто‑то сказал, что там имеется свободное место, и в тот же момент раздался спасительный звонок. Солдаты сразу же позабыли свои воинственные намерения и бросились прощаться с фельдфебелем и втаскивать его на третий этаж нашего купе. Это оказалось нелегкой задачей, так как он сам совершенно не был способен действовать руками и ногами. Наконец при содействии ближайших пассажиров его втащили, и последние солдаты выбежали. Только тогда все успокоились, и послышался мирный храп.

Под утро поезд опять стал подходить к станции и при этом, резко затормозив, остановился с сильным толчком. В тот момент сверху кто‑то стремительно полетел на пол, ударяясь о нары. Посмотрев вниз, я увидел вчерашнего фельдфебеля, который сидел в проходе и с растерянной рожей чесал затылок и бока. Его лицо выражало такое неподдельное удивление и испуг, что без смеха нельзя было смотреть. Очевидно, он решительно ничего не помнил, как его приволокли в вагон, втащили на нары и как тронулся поезд. Очухался он только теперь, да и то после падения на пол. Минуты две обводил он окружающих недоумевающими глазами и все тер затылок, пока один сердобольный купец не спросил его сочувственно: «Что, зашибся, служивый?». Тогда «служивый» пришел в себя и попросил пить, а после этого спросил: где он и что с ним.