Книга Дойти и рассказать - Сергей Анисимов

Теперь они двигались уже вниз по склону, петляя между соснами, засыпающими землю сырыми чёрными иглами. Вадим искоса поглядывал назад: студенты идут дружно и угрюмо, по двое или по трое тащат на себе раненых – на плечах или на носилках из пары крепких палок, просунутых в рукава сложенных в два слоя рубах. Некоторые идут голыми по пояс, наискосок перетянув грудь брезентовыми или кожаными ремнями чужого оружия. Пара человек перевязаны, один перебирает ногами вися на плече другого – сломанные рёбра. Господи, ребята рванули в рукопашную, помогать… Зачем, неужели они не справились бы сами? Дети… Без оружия, голыми руками по двое и по трое рвали за горло, давили глаза, будучи сбитыми на землю – хватали за ноги… Крестовый поход детей… Сюрреализм, почти по Воннегуту. Сам Вадим был моложе их на пять лет, когда убил своего первого врага, но он-то был совсем другим! Чудо, что ни одного из ребят не убили, а ведь это было так близко и так быстро, что никто не мог бы ничего успеть. Божий промысел… Но не струсил ни один, ни один не остался позади… Солдаты, идущие в атаку с криком «мама!». В злобе, в ужасе – но бегущие, не останавливаясь, навстречу вращающейся, топчущей друг друга, рычащей воронке штыкового боя, размахивая подобранными под ногами сучьями и камнями… А ведь студент говорил, что среди них были сломанные рабством. Вот он идёт, тащит на себе аж три автомата, освобождая руки уже его собственным ребятам, лицо красное от натуги, смотрит вверх. Что он там увидел? Глаза, как у Катсусиро[42], рыдающего и валящегося в пузырящуюся от дождя грязь, на колени, после одержанной победы в бойне, после первого зарубленного врага… Этот не рыдает. Шепчет губами. Ни один не струсил… Мать пресвятая, неужели у этой страны есть надежда?

* * *

До площадки эвакуации группы шли ещё час, уже тихо и почти спокойно. Ближе в этом направлении подходящей площадки уже не было, а после всего случившегося обходить село для экономии времени с другой стороны мог только сильно и окончательно контуженный случившимся маньяк. Gefechtskehrtwendung – отрыв от противника, выход из боя. Он бывает и такой: чуть более быстрым шагом, чем обычно. Бежать у них возможности уже не было, поэтому люди Вадима, веером рассыпавшиеся по постепенно лысеющему леску вокруг стянутого в кабаний строй ядра изображали хотя бы внешнее спокойствие.

Может быть, особой нужды в скорости на ближайшее время и не имелось, но передвигаться по вражеской территории не бегом, а размеренным скорым маршем было настолько странно, что это вызывало дрожь. Судя по всему, они перемололи основной местный отряд из настоящих бойцов – на каждого из которых, как обычно, пришлось по несколько крикунов, оставшихся позади. Два с лишним десятка настоящих, опытных, умелых зверей. На какое-то время в этих краях станет потише…

Тем, оставшимся сзади, должно было хватить урока, полученного ещё в самом селе – к этому часу у местных уже вполне должно было хватить времени, чтобы пересчитать тела, которые там остались. Четверо у реки – на счету Сергея и его оптики, часовой и двое у дома – бесшумками, пять или шесть убитых плюс несколько раненых на переходе от дома в бег, тремя «Калашами». У холма, после счастливого обнимания с морпехами – неизвестно, и никогда не будет известно сколько, но там было не до счёта, требовалось бить и бить, просто звуков стрельбы эти ребята уже давно не пугаются. Будь лишние пять минут, прибеги морпехи хотя бы чуть-чуть пораньше, поставь свои МОНки на дистанционный подрыв – не ушёл бы ни один. Да и плевать на это… Молоть живую силу врага должен не спецназ, а артиллерия. Лишь бы на них не навели теперь настоящую строевую часть, вроде «Борза» или «Чабворза», рота которых справится с его бойцами, в их нынешнем состоянии, за полчаса… До вертолётов пятнадцать минут, и они должны успеть… Хотя вертолёты могут пройтись и по своим, такое тоже случалось. Надо развернуть рацию и связаться с самими летунами ещё раз, подтвердить своё местоположение и направление выдвижения, количество людей, индекс согласованной серии опознавательных сигналов.

– Площадка.

Осунувшийся, белый, шатающийся мичман из группы ДШБ возвращается из головного дозора бегом. Почти сорок лет, ему сейчас куда тяжелее, чем другим – но Сергей послал его, сам оставшись впереди. Выживание группы зависит от того, чтобы каждый с максимальной эффективностью делал то, на что он способен лучше других.

– Спасибо.

– Дошли, а?

– Не сглазь…

Мичман честно сплёвывает три раза через плечо и трусцой убегает вперёд – на случай если снайперу спецназа потребуется любая его помощь: или ствол, или ноги. На часах почти восемь утра. Осталось десять минут.

Антон разворачивает рацию: лицо спокойное и серое от усталости, на щеке багровеет свежая ссадина, от которой на подбородок тянутся засохшие дорожки размазанных кровяных потёков. Щёлкает тангентой, передаёт микрофон.

Эфир трещит и смеётся разрядами, где-то выше в горах идёт гроза. Голоса вертолётчиков напряжены, маршрут сложный, и уже не в первый раз по ним стреляют. То, что его ребят, оставшихся в прикрытии морпехов и собственно результат операции эвакуировали с первыми лучами солнца, Вадим знает уже несколько часов. В сумерках, когда им было хуже всего, его вопли о присылке хотя бы пары боевых «Крокодилов» – ходить кругами над селом, давить рёвом винтов на нервы ломящейся в ворота толпы – остались безответными, но не вертолётчиков же за это винить. А нормальных ночных вертолётов в Чечне почти нет… Дожить до утра… До рассвета… В человеческой природе ничего не изменилось за последние шестьдесят лет.

Пять минут.

Лежащие вповалку студенты переглядываясь, начинают подниматься, когда моряки и спецназовцы по одному перебегают сквозь прозрачную опушку в сторону здоровенного поля. Похоже, когда-то здесь что-то выращивали. Вадим машет рукой и командир студентов, кивнув, начинает организовывать своих. Раненый капитан-морпех кричит от боли, когда под его телом прогибаются убогие самодельные носилки, и Николай что-то успокаивающе и неслышно ему говорит. По примеру остальных бойцов он не так и не снял капюшон куртки, и сейчас на лицо парня падают резкие косые тени. Ребята уже держат носилки на весу, дожидаясь, пока на одной ноге, морщась, мимо не проскачет, цепляясь за подставленные плечи, ещё один студент – тот самый, переломанный. Девочка подходит сбоку, наклоняется, целует лежащего капитана в щёку. Вадим отворачивается, вглядываясь в просветы между деревьями. Нет, показалось. Всё тихо.

Одна минута. В воздухе мотаются цветные дымы. На поляне уже собрались все, до опушки больше ста метров. Вертолётов ещё не видно, но в воздухе висит рокочущий стрёкот, он же идёт и из переключенной на динамик рации. Морпехи поставили на растяжках у опушки весь запас мин и гранат, который у них был. У них счастливые лица – даже у тех, для которых окружающее затуманено болью. Сегодня они спасли людей.

Из леса раздаётся одиночный, отчётливый выстрел, потом дребезжащий треск «Борза» – популярной местной самоделки. Вертолёты уже почти над головой, прикрывающие транспортники боевые машины закладывают широкий вираж. Кажется, мы снова остались живы.

Документ 1. Москва.