Книга Однажды в замке... - Элоиза Джеймс

Эди остановила ее поцелуем.

– Ваши чувства взаимны, дорогая.

Лила обняла падчерицу:

– Ты мой лучший и самый мудрый друг.

Немного погодя они вернулись в замок. Все четверо. По пути Сюзанна потянула Лилу вперед, а отец Эди очень тихо сказал:

– Мне так жаль, дорогая. Я совершил ужасную ошибку, приняв предложение Кинросса.

Глаза Эди наполнились слезами.

– Вовсе нет. Я люблю его.

Он покачал головой:

– Ты едешь домой, и я расторгну этот брак, даже если придется говорить с самим королем. И я буду говорить с самим королем. Думаю, он уважит мое желание.

– Ты должен отдохнуть с дороги, – напомнила Эди, не сумев подавить неуместную надежду на то, что Гауэйн все-таки приедет.

– Я могу отдохнуть в экипаже, – отмахнулся отец. – Пора ехать домой, Эди.

Она кивнула, хотя сердце снова разболелось. Глупо сидеть, запершись в башне, забаррикадировавшись от собственного мужа, который и не собирается постучать в дверь.

После раннего ужина Эдит снова вернулась в башню и заперла дверь от человека, который так и не пришел. Ноги были словно налиты свинцом, когда она поднималась по лестнице. Лила и отец ослепительно счастливы. Очевидно, они наконец поняли друг друга. Более того, у Эди возникло отчетливое ощущение, что Сюзанна свяжет их крепче клея. Отчаяние и досада Лилы исчезли, а глаза сияли счастьем.

Дождь бил по стеклам, как требующий ответа голос, так что Эди открыла окна, впуская прохладный воздух, и забралась в постель. Было только восемь часов, но она заснула, прислушиваясь к зову реки, несущейся к морю.

Глава 39

Около девяти вечера Гауэйн въехал в конюшню и спешился, бросив поводья сонному конюху. Вошел в замок через кухню, чтобы не увидели лакеи, которые непременно уведомят Бардолфа.

Огни в больших печах были затушены на ночь, и никто не пошевелился, кроме кухонного кота, чьи желтые прищуренные глаза сверкали в темноте. Гауэйн схватил лампу, зажег, поднялся по лестнице для слуг и прошел по коридору. Не в свою спальню – в спальню Эди.

Открыл дверь и увидел, что в комнате абсолютно темно. Шторы были сдвинуты, камин – холодный. И в комнате так холодно! Слишком холодно. И пусто. Она даже пахла пустотой, словно никто не жил здесь уже давно.

Тошнотворный страх забурлил в желудке. Какой-то ужасный момент Гауэйн стоял неподвижно, пока не понял, что видит.

Эди уехала. Белье было снято. Здесь никого нет.

В комнате остался только один посторонний предмет: книга стихов. Его душа взревела от боли, а тошнота подкатила к самому горлу.

Герцог подошел, поднял проклятый томик и сунул в карман.

Но все же посчитал дни с того самого, как получил послание Бардолфа. Ему следовало перехватить Эди до того, как она отправилась в Англию. Но она не просто покинула комнату несколько часов назад. На камине была пыль: ее нет уже несколько дней.

Лицо Гауэйна окаменело. Он вышел из комнаты, а когда добрался до первого этажа, двое лакеев с встревоженными лицами вскочили со стульев.

– Когда уехала герцогиня? – рявкнул он.

Один уставился на него, раскрыв рот. Другой спросил:

– Уехала, ваша светлость? Уехала?

«Что за идиоты!»

– Когда она уехала в Англию?! – оглушительно прогремел Гауэйн. – Когда жена оставила меня?

Эди приснилось, что ее громко позвала река Глашхорри. Невозможность этого разбудила ее: река не может знать ее имени. Но даже наяву Эди вновь услышала зов, подошла к окну и выглянула. Ночь уже спустилась, и хотя все еще моросило, но сильного ливня уже не было. Внизу стоял окутанный мраком Гауэйн.

Она открыла рот, но слова не шли с языка.

– Дверь заперта! – крикнул он. – Можешь спуститься вниз и впустить меня?

Эди собралась с духом. Она готовила себя к этому моменту и знала, что сказать.

– Я не стану говорить с тобой посреди ночи, Гауэйн, – откликнулась она. – Иди спать, а утром поговорим. До моего отъезда.

– Эди… ты не можешь… ты не уедешь от меня.

Он не кричал, но Эди ясно слышала каждое слово. Значит, вот оно как. Он не намерен мириться с тем, что его вещь ускользает из рук. Должно быть, послание Бардолфа побудило его приехать.

– Доброй ночи, Гауэйн.

– Ты собралась вернуться в Англию, даже не поговорив со мной? – неверяще спросил он. Эди бы рассмеялась, если бы так не хотелось плакать.

– За последние две недели мы могли бы поговорить много раз, если бы ты предпочел вернуться.

– Я вернулся бы, и ты это знала. Я думал… думал, мы могли бы поговорить, Эди. Действительно поговорить.

– Ну… – начала Эди, пригвожденная к полу свинцовой тяжестью разочарования. – В следующий раз, когда ты захочешь поговорить со своей женой, придется уделить ей больше времени, чем час за ужином и визит, если остается время после всех дел. Но это уже для твоей следующей жены.

– Мне не нужна другая жена!

Конечно, Эди не может сбежать утром, не поговорив с мужем. Брак, даже такой короткий и бурный, нужно уважать.

– Мы поговорим утром. Я уверена, мой отец согласится задержаться еще на день.

– Ты не можешь оставить меня!

Его голос ножом разрезал шум реки.

Эди вынудила свои ледяные, мокрые пальцы отцепиться от подоконника.

– Все кончено, Гауэйн. Я уезжаю.

Она закрыла окно. На задвижку.

Гауэйн смотрел вверх. Она отказалась говорить. Его тело мучительно ныло после всех испытаний: он скакал много часов, но лошадь его сбросила, и он приземлился в канаве. Лошадь сбежала, и пришлось идти целый час, прежде чем добраться до деревни, где ему перетянули ребра и продали коня, приблизительно втрое дороже его реальной стоимости. Потом он проклял все и скакал еще пять часов.

Но Эди заперла дверь, а потом и окно. Поэтому Гауэйн направился в замок, отряхиваясь от воды, как промокший пес. Он уже поднимался по лестнице, когда наткнулся на Лилу. Она остановилась, удивленно приоткрыв рот.

– Добрый вечер, – сказал он, сгорая от унижения. Эта женщина знала…

Но мысль умерла, как только он взглянул в ее глаза.

– Вы! – прошипела она, тыча его пальцем в грудь. – Я желаю поговорить с вами!

Она пошла вперед и, казалось, горела ярче факела, когда бесцеремонно вошла в его кабинет.

– Моему мужу тоже есть, что вам сказать, – объявила она, поворачиваясь к герцогу, когда он закрывал дверь.

Похоже, его мужская неполноценность стала всеобщим достоянием.

– Как вы, смели?! – вскричала Лила. – Как вы посмели так гнусно вести себя с женой? – Она надвигалась на него, как ангел мести. – Как вы могли сказать такие гнусности кому-то столь милому, доброму и любящему? Вы достойны всяческого презрения, Кинросс! Всяческого!