Книга Батальон смерти - Мария Бочкарева

– Ну как мы можем доверять им? – перебил меня кто-то опять. – Они придут на нашу землю и станут сотрудничать с Лениным и его бандой кровопийц.

– А почему бы вам не собраться вместе и не избрать Учредительное собрание, чтобы ваши избранники сотрудничали с союзниками? – спросила я.

– А кого нам выбрать?

– Об этом можно поговорить потом. В России осталось еще немало хороших людей, – ответила я. – Ну, а если бы, к примеру, я вознамерилась что-то сделать, вы бы доверились мне?

– Да, да! Мы тебя знаем! Ты из народа! – гремел хор голосов.

– Ну хорошо. Тогда вот что: я сейчас еду в Америку и в Англию. Коли туда попаду и вернусь назад с войсками союзников, будете мне помогать, чтобы спасти Россию?

– Конечно! Мы поможем! Да! Да! – ревела толпа.

На этом митинг закончился. Паровоз снова прицепили, и мы, распевая песни, поспешили к вагонам. Я чувствовала себя счастливой. Появилась какая-то надежда. Несколько тысяч солдат – это уже сила. Они были почти единодушны в своей новой оценке того положения, в котором оказалась страна. Впечатления от этого митинга и наблюдения во время пребывания в Москве и по дороге в Петроград укрепляли мою веру в спасение России. Такое пробуждение сознания в солдатских массах принимало, очевидно, всеобщий характер, охватывая всю страну.

Получив письмо от Петрухина, мама целых шесть недель оплакивала меня, считая погибшей. Поэтому она несказанно обрадовалась моему возвращению, но несколько смутилась, увидев приехавших со мной девушек, многие из которых были почти босые. Отозвав меня в сторону, мама спросила, что это значит, и добавила, что из оставленных мною денег у нее осталось всего пятьдесят рублей. Я попросила ее успокоиться и заверила, что быстро все улажу. Немедля я пошла к хозяину дома, заглянула к другим зажиточным крестьянам общины. Потом собрала их вместе и объяснила ситуацию. Я сказала, что у меня есть только тысяча рублей, чтобы поддержать этих несчастных, и попросила их позаботиться о размещении и питании моих бывших солдатиков в кредит, пока не вернусь из Америки.

– Клянусь, что выплачу вам все до последней копейки. У меня будет достаточно денег не только для того, чтобы расплатиться с долгами, но и обеспечить девушкам до конца жизни приют и средства к существованию. И я хочу, чтобы вы вели учет всех расходов. Вы мне доверяете?

– Да, – отвечали крестьяне. – Мы знаем, ты сделала для России очень много, и мы тебе верим.

Вот так и были устроены тридцать инвалидок из бывшего Батальона смерти в деревне Тутальская в марте 1918 года. Упомянутую тысячу рублей я отдала матери, наказав ей купить обувь для тех из девчат, которые наиболее в этом нуждались. Триста рублей из пятисот, полученных мной от консула, также оставила матери. Я решила взять с собой в Америку младшую сестру Надю. Родители, все тридцать девушек и половина односельчан проводили меня до вокзала, и я отправилась в путь, через Иркутск и Владивосток, но на сей раз уже не в военной форме, а в женском платье.

На вокзале в Иркутске я обратила внимание на девушку с двумя совсем маленькими детьми на руках. Лицо ее показалось мне знакомым, но где я видела ее, никак не могла припомнить. Она, по всей вероятности, сильно нуждалась: одежда на ней была бедная и потрепанная. С минуту она пристально смотрела на меня, потом подбежала и задыхаясь крикнула:

– Маня!

Это была младшая дочь Китовой, той женщины, которая сопровождала в ссылку своего мужа, осужденного за убийство человека, занимавшегося отловом собак, и с которой я познакомилась, когда ехала в ссылку с Яшей. Тогда ей было не больше одиннадцати-двенадцати лет. Теперь она стала матерью двоих детей.

Девушка рассказала, что вот уже три дня она с матерью и детьми живет на вокзале. Они спят на полу и денег осталось всего семьдесят копеек. И с такими вот деньгами ее мать отправилась в город искать ночлег! Более трех месяцев добирались они сюда из Якутска, где эта девушка вышла замуж за политического ссыльного. Хотя у меня всех денег в кошельке оставалось две сотни рублей, я дала бедняжке сначала сорок, а потом еще двадцать рублей.

Пока я баюкала одного из младенцев, ко мне подошел комиссар.

– Вы Бочкарева? – спросил он.

– Да, – ответила я.

Он хотел меня задержать, но несколько солдат, моих попутчиков, поспешили мне на помощь. Дело принимало серьезный оборот. Тогда я вынула бумагу, выданную мне большевистскими властями, в которой говорилось, что я имею право на свободу передвижения и могу ехать куда угодно. В конце концов меня оставили в покое.

Я ждала возвращения самой Китовой до последней минуты, желая непременно увидеть ее и особенно узнать что-нибудь о Яше и друзьях, оставшихся на севере Сибири. Ее дочь могла сообщить мне только то, что Яша женился по местному обычаю на якутке и, по последним слухам, все еще жил в Амге…

Поезд покатил дальше на восток. В Хабаровске, откуда до Владивостока оставалось около семисот верст, надо было сделать пересадку. До отхода поезда во Владивосток устроилась на ночь на вокзале, в женской комнате отдыха. Я уже собиралась вздремнуть, как дверь позади меня распахнулась и кто-то резким голосом произнес:

– Командир Бочкарева?

– Да, – ответила я, обернувшись, встревоженная таким обращением.

– Направляетесь в Англию? – был следующий вопрос.

– Нет.

– В таком случае куда же вы едете?

– Во Владивосток, погостить у родных.

Тогда комиссар потребовал мой багаж для досмотра. Он нашел письмо от английского консула в Москве его коллеге во Владивостоке. Я объяснила комиссару, что английский консул в Москве оказал мне поддержку и просит представителя британского консульства во Владивостоке также посодействовать мне. Комиссар шепнул, что лишь выполняет приказ, но уже не симпатизирует больше ленинскому режиму. Он даже оставил четверых солдат охраны за дверью, чтобы нам легче было разговаривать. В саквояже он увидал последнюю из имевшихся у меня фотокарточек, где я была изображена в полной военной форме, и попросил на память с дарственной надписью. Чтобы добиться его полного расположения, я без лишних слов отдала эту фотографию. Комиссар посоветовал мне подальше спрятать письмо от консула, и я передала его с Надей Иванову, одному из моих попутчиков. Он был раньше большевиком, членом одного из местных Советов. Иванов и другие солдаты помогали мне прятаться в поезде во время облав. На каждой станции красногвардейцы проверяли поезда, разыскивая офицеров, направлявшихся к генералу Семенову. Не один раз мои попутчики прикрывали меня полами своих шинелей. А если эти ищейки спрашивали:

– Кто у вас тут?

– Больной товарищ, – отвечали они, и красногвардейцы уходили.

У комиссара был приказ задержать меня и доставить в город. Под конвоем четверых солдат Надю и меня отвели в полицейский участок. Меня заперли в камере, пока комиссар ходил на митинг, устроенный местным Советом. Надя оставалась в приемной, и вдруг я услышала ее крики и призывы о помощи. Бросившись к двери, увидела через замочную скважину, что к ней пристают красногвардейцы. Я стала барабанить в дверь, крича что есть мочи, чтобы эти прохвосты оставили ее в покое, стыдила их, но они только скалили зубы и продолжали измываться над ней. Оказавшись взаперти, я пришла в бешенство оттого, что не могла помочь своей сестре. Трудно даже представить, что сотворили бы эти подонки с Надей, если бы не появился мой друг Иванов с двумя солдатами и не заступился за меня.