Книга Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева

Кроме всего прочего, Орлов знал, что его любовница больна чахоткой. Поэтому он приказал Грейгу взять на борт особого врача, который должен был заботиться о здоровье пленницы. Далее он велел доставить на корабль порядочный запас книг, которыми Шахерезада могла развлечься в долгом пути.

Опасаясь за здоровье и самочувствие драгоценной добычи, граф Алексей Григорьевич более всего беспокоился о том, чтобы она не сбежала. Он-то знал ее увертливость, проворство и непостижимую способность выворачиваться из самых неожиданных силков. Поэтому Грейгу было предписано стеречь Шахерезаду с особым тщанием при заходе в иностранные порты, ну а прибыв в Кронштадт, никому не выдавать ее, лишь человеку, который привезет именной указ императрицы с ее собственноручной подписью.

Между тем в Ливорно стало известно, что принцесса Елизавета арестована на русском флагмане и содержится там. Какие-то любопытные умудрились подобраться к кораблю на лодках и видели в окно каюты исполненное отчаяния лицо красавицы. Слухи в городе множились, общество возмущалось: поступок графа Орлова считался предательством. Да он и был таковым, строго говоря…

Однако графа Алексея Григорьевича в данную минуту меньше всего заботило его международное реноме. Кое-что оставалось еще не сделанным.

Корабль с арестованной принцессой еще стоял на рейде Ливорно, а Орлов отправил в Пизу доверенного человека, чтобы забрать бумаги и вещи бывшей графини Селинской. Трое слуг Шахерезады отказались выдать ее имущество, прежде чем услышат ее личное повеление.

— Ну что ж, извольте, — покладисто сказал человек Орлова и отправил этих слуг в Ливорно, где они были немедленно арестованы. Переписка Шахерезады была изъята и отправлена в Петербург. Екатерина и фельдмаршал Голицын внимательно изучили ее, чтобы быть готовыми к допросам самозванки.

Кстати, среди бумаг, изъятых у Чарномского, были почти все важнейшие документы Барской конфедерации. То есть Орлову одним ударом удалось убить двух зайцев: обезвредить самозванку и нанести серьезный урон планам польских мятежников.

Курьером, который, опережая корабль Грейга, ринулся из Италии в Россию, везя письма и прочие бумаги самозванки, был Иван Христенек. Он очень спешил доставить императрице донесение о благополучном завершении операции «Коварство и любовь».

Надо сказать, что Христенек вез черновое донесение. Орлов опасался, как бы курьера не перехватили в дороге. Оригинал граф Алексей Григорьевич решил привезти в Санкт-Петербург собственноручно.

Между тем 23 февраля адмиральский корабль с арестованной принцессой Елизаветой на борту ушел из Ливорно и взял курс на север. Почти тотчас уехал в Россию и Орлов — по суше. Оставаться в Италии ему было небезопасно. Он отправил императрице донесение, что слагает с себя командование эскадрой ради спасения собственной жизни, ибо у него были все основания опасаться яда иезуитов, которые очень неистовствовали по поводу ареста той, к которой они старательно подбирались, или ножа какого-нибудь влюбленного в принцессу фанатика.

…В пути она все еще была спокойна. Все еще верила, что в каком-то из портов, скорее всего в Англии, где должен будет остановиться корабль, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, граф Алексей Григорьевич ворвется на судно и спасет свою любезную. Однако остановка в Плимуте была очень краткой. Орлов не появился… более того, именно после этого Грейг перестал делать хорошую мину при плохой игре и изображать из себя доброго дядюшку. Наверное, именно он обмолвился, что и граф Орлов отнюдь не достоин того лаврового венца и нимба, которыми продолжала увенчивать его принцесса. И перед Шахерезадой внезапно, жестоко, без прикрас открылось близкое будущее: Сибирь, вечное заточение, а может быть, и смерть.

Она впала в бешенство… но припадок сменился полным бессилием, обмороком, да столь долгим, что стали опасаться, что она никогда уже не придет в чувство.

Да, Шахерезада хотела бы погрузиться в вечное беспамятство! Ведь неизвестно, что ей было тяжелее перенести: страшное будущее или осознание того, что ее предал возлюбленный, что каждое его слово о любви было ложью — ложью изначальной, ложью тщательно продуманной и, может статься, отрепетированной перед зеркалом. Совершенно так же, как Шахерезада когда-то репетировала свои сказки «Тысячи и одной ночи»…

O Dio mio!

Ее, бесчувственную, вынесли на палубу, надеясь, что свежий воздух приведет ее в чувство. Так и случилось. Едва очнувшись, она огляделась — и вдруг кинулась к борту, чтобы спрыгнуть в море. Шахерезаду едва успели поймать, а чтобы удержать эту хрупкую женщину, понадобилось несколько человек. Она сдалась лишь потому, что снова лишилась сознания.

Грейг после этого случая поспешил уйти из Плимута, ибо по городу каким-то непостижимым образом разнесся слух, что на «Трех иерархах» содержится таинственная пленница. Грейг был вне себя от беспокойства и потом признавался, что за всю жизнь не исполнял столь тяжелого поручения, перед которым меркло даже ведение боя с турками.

Между тем Шахерезада чувствовала себя все хуже. К потрясению от предательства любимого, к усилившейся чахотке добавилось то, что она оказалась беременной. От человека, который ее предал…

Она была почти без памяти от горя и не осознавала происходящее.

«Три иерарха», задержанный льдами в Балтийском море почти на месяц, наконец-то прибыл в Кронштадт. Императрица Екатерина в это время жила в подмосковном селе Коломенское. Оттуда она написала Грейгу:

«Господин контр-адмирал Грейг. С благополучным вашим прибытием с эскадрою в наши порты, о чем я сего числа и уведомилась, вас поздравляю и весьма вестию сею обрадовалась. Что ж касается до известной женщины и до ее свиты, то об них повеления от меня посланы господину фельдмаршалу князю Голицыну в С. — Петербург, и он сих вояжиров у вас с рук снимет. Впрочем, будьте уверены, что служба ваша во всегдашней моей памяти, и я не оставлю вам дать знаки моего к вам доброжелательства. Екатерина, мая 16, 1775 года, из села Коломенского, в семи верстах от Москвы».

И вот наконец это свершилось: тяжелейшее из всех поручений Грейга было завершено, а «всклепавшая на себя имя Елизаветы» водворилась в каземат Алексеевского равелина.

* * *

Когда фельдмаршал Голицын приступил в первому допросу этой опасной особы, он сразу понял, что имеет дело с прожженной авантюристкой. И еще он понял, какое сильное влияние она могла иметь на людей, чем пленяла мужчин. В ней была отвага и сила духа, пусть надломленные случившимся, но еще достаточно сильные, чтобы помогать ей держаться так, как она держалась.

Вообще, черт ее знает, что в ней было такого, от чего князь Голицын чувствовал себя неловко, сидя в ее присутствии, от чего ему все время хотелось встать пред ней во фрунт!

Глупости, конечно. И ни в какой фрунт он не встал, а продолжал вести допрос вежливо, но строго.

А впрочем, она первая начала разговор, спросив с ледяным выражением:

— Скажите мне: по какому праву здесь так жестоко обходятся со мной? По какой причине меня арестовали и держат в заключении?