Книга Негатор. Возвращение неправильного попаданца - Алексей Переяславцев

По этой причине доктор магии ничем не выказал удовлетворения, которое испытывал, когда подчиненные подготовили результат аж за полторы недели до окончания срока. Наоборот, он состроил скучающе-брезгливую мину: дескать, знаю, что представите ерунду, но как раз сейчас у меня найдется свободное время выслушать и разгромить эту бредятину.

И все же Файер не смог сдержать довольного хмыканья, когда доклад закончился. Потом начались вопросы.

– Итак, вы утверждаете, что в заданных пределах – от нуля до ста пятидесяти единиц частной магоемкости – устойчивость по Сарату растет?

– Совершенно верно, особо почтенный.

Доктор добавил брюзгливости в голос:

– Пожалуй, похвально, но исследование построено недостаточно аккуратно. Да, вам задали эти пределы. Но можно же было догадаться попробовать и бо́льшие значения…

– Именно это мы и подумали, особо почтенный. Хотя, осмелюсь сказать, подобные величины магоемкости возможны лишь при использовании… э-э-э… особо крупных кристаллов. Тем не менее устойчивость при магоемкости до десяти тысяч представлена на этих графиках…

Файер мысленно ахнул. Объем расчетной работы был гигантским. Но на лице у господина доктора отражалось лишь чуть повышенное внимание.

– …а на этой группе графиков – вплоть до ста тысяч. По примерным оценкам, для этого потребуется работа с кристаллом кварца объемом не менее половины кубического ярда.

– Весьма похвально.

В разговор встрял второй магистр, до той поры молчавший.

– Также почтительно замечаю, что устойчивость в районе девяноста пяти сотых означает, что природное воздействие в отсутствие внешней подпитки может разрушить полученный «Вихрь Рухима», но для этого потребуется примерно пятнадцать минут. Эта цифра, само собой, зависит от величины и конфигурации природных полей. Иначе говоря, при магоемкости от пятидесяти тысяч и более энергия тратится лишь на его перемещение, но не на поддержание.

– Превосходно.

Файер имел все основания на эту оценку. Он-то понял, какие перспективы открываются. И о наличии в хранилищах Академии соответствующих кристаллов ему было известно. Пожалуй, с этими результатами не стыдно выступить перед Высшими.

– Мне понадобятся ваши записи. Их надо будет пригладить и вообще… придать форму. Да, между прочим: докторской из этого не сделать. Но стать частью диссертации ваши расчеты могут.

Магистры многозначительно переглянулись. Они знали цену таким словам.

О непосредственном участии в работе особо почтенного универсала Сарата никто из них так и не обмолвился.

Я попросил пригласить к себе Арзану. Именно попросил, не приказал. Госпожа магистр явилась не сразу, а через примерно полчасика.

– Арзана, у меня будет к вам большая просьба…

По молодости лет и малоопытности в дипломатии девушка не смогла сдержать удивления.

– …через четыре дня предстоят испытания летательного аппарата. Не могли бы вы на них присутствовать?

Лицо собеседницы приняло точно такое же выражение, каким оно было бы у наставницы: спокойным и вместе с тем внимательным.

– Вы ожидаете травм? Каких именно?

– Уверяю вас, я НЕ ожидаю какого-либо вреда здоровью летчика. Но… чего только Темный не придумает, пока Пресветлые спят.

Весьма почтенная позволила себе мимолетную улыбку.

– Вот почему я прошу вас там быть. В самом худшем случае возможен перелом или переломы. Ушиб внутренних органов. Гематомы… ну, их даже не считаю.

При перечислении возможных результатов полета лицо Арзаны выражало не: «Какое счастье, у меня будет возможность попрактиковаться в переломах!», – а скорее: «Какого же Темного вы меня в такое втягиваете?»

На самом деле соображения насчет Арзаны были до крайности меркантильными. Вероятность травмы я и вправду оценивал как весьма низкую. Вместе с тем поставленная задача вырабатывала у девчонки чувство ответственности. В самом худшем случае оставалась крепкая надежда на простое женское любопытство Намиры, которое должно было погнать ее на пробный полет. Вслух, конечно, это не говорилось.

– Итак?

– Разумеется, я буду, если вы этого хотите. Но присутствие вашей супруги также весьма желательно. Упомянутые вами гематомы – на такое я и не нужна, Иры с ее квалификацией вполне хватит.

Настала очередь первых летчиков. Готхар сохранял каменное выражение лица, как и подобает капитану. Гюрин пытался следовать примеру товарища.

– Вот что, курсанты. В полетах вы знаете толк одинаково. Но первым полетит курсант Готхар. У него есть опыт. Готхар! Тебе доводилось швартовать корабль?

– Так точно!

– Здесь будет нечто похожее на швартовку, но без кранцев.

Гюрин не понял, а моряк кивнул с видом знатока.

– Полетное задание получишь на бумаге, перед вылетом. Но предварительно могу сказать: подъем вертикально вверх на пять ярдов при отключенном автомате выравнивания. Потом посадка, как можно мягче. Потом то же самое при включенном автомате. Все ясно?

– Никак нет! Разрешите вопрос?

– Разрешаю.

– Почему сначала при отключенном, а потом при включенном автомате?

– Если при втором подъеме что-то пойдет не так, у тебя будет возможность отключить автомат и все же посадить машину. Но это при условии, что первая посадка пойдет штатно. Все ясно?

– Так точно!

Самый оголтелый оптимист не посмел бы сказать, что наш летательный аппарат готов к эксплуатации. Не хватало элементарных вещей: например, стекол в окнах. Не было кое-чего посложнее: части приборов, например. Конструкция была прямо начинена недостатками, но хотелось, чтобы необходимость улучшений увидели мои соратники, а не только я сам.

Любопытство оказалось куда большей силой, чем предполагалось. В назначенный день практически все население Буки оказалось возле ангара, где строился наш воздушный корабль. Добровольцы забили в землю колья и натянули веревки, обозначив тем границу доступа. Группа авиаконструкторов выкатила из ангара сверкающий лакировкой самолет. Это покрытие по старой памяти сварил Сафар.

Готхар выступил вперед. На нем не было решительно ничего из летчицкой одежды: ни комбинезона, ни очков, ни летного шлема, ни унтов. Шахур торжественно вручил ему полетное задание. Чистая формальность: оно и так было вызубрено наизусть.

Зрители вели себя предсказуемо: никаких выкриков, никаких движений, одно напряженное ожидание. Я скромно затесался в задние ряды.

Секунд десять ничего не происходило, потом нос самолета стал тихонько, с чуть слышным скрипом отрываться от земли.

Другая сцена, которую я мог видеть, но не мог слышать

– Ну, давай, давай полегоньку…