Книга Ты не виноват - Дженнифер Нивен

Вот и все. Больше смотреть не на что. До деревьев со старыми башмаками путь неблизкий, но я предлагаю себе взглянуть на это с другой стороны. Здесь, наверное, тоже есть какое-то волшебство. Я стою и высматриваю его, заслонив глаза от солнца, и уже собираюсь вернуться к машине, как вдруг замечаю их. Они висят в стороне от остальных на самой высокой ветке того же дерева. Пара кроссовок со светящимися в темноте шнурками, на каждой из которых видны две черные буквы: Т.Ф. Из одной кроссовки торчит синяя пачка сигарет.

Он был здесь.

Я оглядываюсь по сторонам, словно надеясь увидеть его, но здесь лишь я одна, и где-то неподалеку кричит и смеется детвора. Когда он приезжал? После того, как исчез? Или до того?

Пока я там стою, что-то меня гнетет. По-моему, самая высокая ветка. Самая высокая ветка. Я ищу телефон, но он в машине, так что я стремглав бегу к ней, распахиваю дверцу и сажусь поперек сиденья. Мои ноги торчат наружу, пока я просматриваю сообщения Финча. Поскольку недавних немного, я быстро нахожу нужное. «Я на самой высокой ветке». Смотрю на дату. Неделя после его исчезновения.

Он был здесь.

Я бегло просматриваю другие тексты. «Мы написаны краской». «Я верю в знаки». «Свечение ультрафиолета». «Как чудесно быть чудесным Частным образом, наедине».

Я нахожу карту и пальцем веду по маршруту в следующее место. До него несколько часов пути – это к северо-западу от Манчи. Я смотрю на часы, завожу машину и уезжаю. У меня такое чувство, что я знаю, куда мне ехать, и надеюсь, что еще не слишком поздно.

Самый большой в мире шар из краски стоит на земельном участке, принадлежащем Майку Кармайклу. В отличие от обувных деревьев, это признанное место паломничества туристов. У шара не только есть свой сайт, но он также внесен в Книгу рекордов Гиннесса.

Вначале пятого я доезжаю до Александрии. Майк Кармайкл с женой ждут меня, потому что я позвонила им в пути. Я подъезжаю к постройке, где скорее всего обитает шар – похожий на амбар сарай, – и с отчаянно бьющимся сердцем стучу в дверь.

Не услышав ответа, я дергаю ручку, но дверь заперта, так что я направляюсь к дому. Сердце бьется еще быстрее. А вдруг с той поры здесь уже кто-то побывал? А вдруг они замазали то, что мог написать Финч? Тогда это исчезнет навсегда, и я ничего не узнаю, словно его никогда здесь и не было.

Я стучу во входную дверь сильнее, чем нужно, и моя первая мысль о том, что их нет дома. Однако вскоре из-за дома появляется седовласый мужчина с любезной улыбкой. Он здоровается со мной, жмет руку и просит называть его просто Майк.

– Откуда вы, барышня?

– Из Бартлетта. – Я молчу о том, что я только что из Миллтауна.

– Милый город этот Бартлетт. Есть там один симпатичный ресторанчик, куда мы иногда ездим пообедать.

Сердце колотится в ушах, да так громко, что я боюсь, не слышит ли Майк его ударов. Я иду за ним к сараю, а в это время он говорит:

– Я начал создавать этот шар из краски тридцать пять лет назад. Все началось с того, что в школе я работал в малярной кладовой. Это было задолго до вашего рождения, возможно, даже до рождения ваших родителей. Мы с другом играли в кладовой в мяч, который попал в банку с краской и перевернул ее. И тогда я подумал: а что будет, если покрасить мяч в тысячу слоев? Именно это я и сделал.

Он отпирает дверь и заходит в большое светлое помещение, где пахнет краской, посреди которого висит огромный шар размером с небольшую планету. Пол и стеллажи уставлены банками с краской, а на противоположной стене висят фотографии шара на различных стадиях его создания. Майк рассказывает, как он старается красить его каждый день, но я перебиваю его:

– Простите, но здесь недавно побывал мой друг, и я бы хотела знать, запомнили ли вы его. Он, возможно, мог написать что-то на шаре.

Я описываю Финча, он задумчиво трет подбородок и начинает кивать:

– Да-да. Помню его. Милый молодой человек. Долго не задержался. Пользовался вот этой краской.

Он подает мне лиловую банку с краской, на крышке которой написан цвет: «фиолетовый».

Я смотрю на шар, но он не фиолетовый. Он желтый, как солнце. Я чувствую пустоту в груди. Я смотрю на пол и вижу там черную дыру.

– Шар весь закрасили, – бормочу я. Я опоздала. Не успела за Финчем. В который раз не успела.

– Если кто-то хочет что-то написать, он должен покрасить весь шар, прежде чем уйдет. Таким образом, шар готов для следующего посетителя. Чистая доска. Хотите добавить слой?

Я решаю отказаться, но вспоминаю, что не привезла никакого сувенира, так что позволяю ему вручить мне валик. Потом он спрашивает, какой цвет мне нужен, и я отвечаю, что небесно-голубой. Он наливает краску в поддон, а я все стою как вкопанная, не могу ни шевельнуться, ни вздохнуть. Словно я снова теряю Финча.

Майк возвращается с найденной им краской цвета глаз Финча, которого он не заметил или не запомнил. Я макаю валик в поддон и закрашиваю желтое голубым. В этих легких монотонных движениях есть что-то успокаивающее.

Когда я заканчиваю, мы с Майком отступаем назад и смотрим на мою работу.

– Не хотите ли что-нибудь написать? – спрашивает он.

– Хочу. Только мне придется это все замазать. – Тогда никто не узнает, что я тоже была здесь.

Я помогаю ему унести краску и немного прибраться, а он излагает мне факты о шаре: что это второй созданный им шар, не оригинальный, и что он весит почти две тонны. Затем он подает мне красную книгу и ручку.

– Перед отъездом вы должны оставить запись.

Я листаю страницы, пока не нахожу чистое место, где я могу написать свое имя, дату и пару слов. Пробегая страницу глазами, я замечаю, что в апреле здесь побывало всего несколько человек. Я переворачиваю страницу назад – и вот оно, вот оно. Теодор Финч. Третье апреля. «Я вас поздравляю! Сегодня ваш день. И вам предстоит их увидеть теперь – места столь прекрасные мира чудес…»

Я касаюсь пальцами слов, написанных им несколько недель назад, когда он был здесь – живой. Я снова и снова перечитываю эти строчки, а потом на первой же пустой строке указываю имя и вывожу: «Гора тоже ждет, так скорее вперед!»

По пути домой я напеваю то, что могу вспомнить из песни Финча на стихи доктора Сьюза. Проезжая по Индианаполису, я думаю, что неплохо бы найти цветочный питомник, где он зимой достал мне букет, но продолжаю ехать на восток. Там не смогут ничего рассказать о Финче, почему он умер или что он написал на шаре из краски. Единственное, от чего мне становится лучше, так это от мысли о том, что бы он ни написал, это навсегда останется там, под новыми слоями краски следующих посетителей.

Я поднимаюсь наверх в комнату отдыха, где папа слушает музыку в наушниках, а мама смотрит телевизор. Я выключаю телевизор и заявляю:

– Нам надо говорить об Элеоноре и не забывать, что она существовала.