Книга Третий шимпанзе - Джаред М. Даймонд

Таким образом, первые контакты с внешним миром стали травмой, тяжесть которой нам, живущим в современном мире, трудно представить. Жителей высокогорных районов, «открытых» Майклом Лихи в 1930-е годы, спустя пятьдесят лет расспросили об этом, и оказалось, что они отлично помнят, где были и чем занимались в момент первого контакта. Возможно, для современных американцев и европейцев самой близкой аналогией этому будет память об одном-двух наиболее значимых политических событиях, произошедших в наше время. Большинство американцев моего возраста помнят, как 7 декабря 1941 года услышали о нападении японцев на Перл-Харбор. Мы сразу же поняли, что эта новость несет грандиозные перемены и еще много лет наша жизнь будет не такой, как прежде. Но даже Перл-Харбор и начавшаяся затем война не оказали на американское общество столь значительного влияния, как первый контакт с внешним миром — на жителей горных районов Новой Гвинеи. В тот день их мир изменился навсегда.

Разведывательный отряд произвел революцию в материальной культуре высокогорья, познакомив местных со стальными топорами и спичками, превосходство которых над каменными топорами и палочками для добывания огня трением сразу же стало очевидным. Миссионеры и власти, пришедшие вслед за разведывательными экспедициями, подавили прочно укоренившиеся у этих племен культурные практики, такие как каннибализм, многоженство, гомосексуализм и локальные войны. От некоторых других традиций племена отказались добровольно, предпочтя им новые. Но еще большую тревогу мог вызывать другой переворот, который коснулся взглядов жителей высокогорья на мироустройство. Они и их соседи перестали быть единственными людьми, ведущими единственно возможный образ жизни.

В книге Боба Коннолли и Робина Андерсона «Первый контакт» этот момент встречи в восточных горах ярко показан через воспоминания пожилых новогвинейцев и белых, которые тогда, в 1930-е годы, были детьми или молодыми людьми. Испуганные жители нагорья принимали белых за привидения и чтобы убедиться, что это такие же люди, как и они, способные испражняться и заниматься сексом, отправляли перепуганных юных девушек отдаваться чужестранцам, а также откапывали фекалии белых. Лихи в своих дневниках писал, что от горных жителей плохо пахло, тогда как они сами находили запах белых странным и пугающим. Жажда золота, которой отличался Лихи, казалась жителям высокогорных районов такой же странной, как ему — их одержимость местным средством накопления богатства и обмена, раковинами каури. Дожившие до наших дней представители племени дани и участники экспедиции Арчбольда, встретившиеся в Великой долине в 1938 году, еще не опубликовали, к сожалению, воспоминаний.

Я уже отмечал, что приход экспедиции Арчбольда в Великую долину стал водоразделом не только для племени дани, но и для всей истории человечества. Что изменилось из-за того, что в прошлом все человеческие группы жили в относительной изоляции, и первые контакты только предстояли, а в наши дни таких групп осталось совсем немного? Мы можем сделать соответствующий вывод, сравнив территории земного шара, где изоляция осталась в прошлом, с теми, где она существовала вплоть до недавнего времени. Также можно рассмотреть те стремительные изменения, которые последовали за первыми контактами. Такие сравнения заставляют предположить, что контакты между живущими далеко друг от друга народами постепенно свели на нет значительную часть разнообразия человеческой культуры, сформировавшегося за тысячелетия изолированного существования.

Рассмотрим столь очевидный пример как разнообразие в художественной культуре. В прошлом стили скульптуры, музыки и танца в разных деревнях Новой Гвинеи сильно отличались. Некоторые жители селений, расположенных по реке Сепик и на болотах Асмат, занимались резьбой по дереву, и их произведения ныне прославились на весь мир из-за своих художественных достоинств. Но жителей деревень Новой Гвинеи все более принуждают или уговаривают отказаться от их художественных традиций. В 1965 году я посетил в Бомаи живущее в изоляции племя, насчитывающее 578 человек, и оказалось, что незадолго до моего прихода местные жители, под давлением миссионера, управлявшего единственным местным магазином, сожгли все свои произведения искусства. Многие века уникального культурного развития (или «языческие артефакты», как выразился миссионер) были уничтожены за одно утро. Впервые поехав в отдаленные деревни Новой Гвинеи в 1964 году, я услышал деревянные барабаны и традиционные песни; посещая те же места в 1980-е годы, я слышал гитары и рок-музыку, доносившуюся из переносных магнитол на батарейках. Всякий, кто видел резные работы асматов в нью-йоркском Метрополитен-музее или слышал антифональный дуэт деревянных барабанов, исполняемый с ошеломительной скоростью, может представить себе, какую великую, трагическую утрату понесло искусство после этих первых контактов.

Кроме того, произошла массовая утрата языков. Подробнее я расскажу об этом в пятнадцатой главе. В Европе, к примеру, в наши дни существует всего около пятидесяти языков, большинство из которых относится к одной семье (индоевропейской). В Новой Гвинее же, напротив, на территории, по площади составляющей одну десятую Европы и имеющей население менее одной сотой от европейского, бытует около тысячи языков, многие из которых не являются родственными ни одному другому языку Новой Гвинеи или соседних регионов! В среднем, на одном языке Новой Гвинеи говорят несколько сотен людей, живущих в радиусе десяти миль. Проделав путь в шестьдесят миль от Окапа до Каримуи в восточной части горного района Новой Гвинеи, я встретил народы, говорившие на шести разных языках, начиная с форе (язык с послелогами, как в финском) и заканчивая тудавхе (язык с использованием тоновых вариантов, как в китайском, и с назализацией гласных).

Новая Гвинея показывает лингвистам, каким был мир во времена, когда у каждого отдельно живущего племени имелся свой язык, до того, как развитие сельского хозяйства позволило некоторым группам расшириться и распространить свои языки на большой территории. Только около 6000 лет назад началась экспансия индоевропейских языков, которая привела к истреблению всех ранее существовавших западноевропейских языков за исключением баскского. Экспансия банту, происходившая в течение нескольких последних тысячелетий, таким же образом уничтожила большинство других языков тропической Африки и региона Субсахары, и то же самое произошло в ходе экспансии австронезийских языков в Индонезии и на Филиппинах. За последние столетия только в Новом Свете исчезли сотни индейских языков.

Разве исчезновение языков — это плохо, если при меньшем числе языков народам мира становится проще общаться? Возможно, это и так, но в некоторых других отношениях исчезновение языков имеет негативные последствия. Языки отличаются по структуре и лексическому составу, по способам передачи причинно-следственных связей, чувств и личной ответственности, и, следовательно, по-разному формируют наш способ мышления. Универсального, идеального языка не существует; разные языки оказываются лучше приспособленными для разных целей. К примеру, не случайно Платон и Аристотель писали на греческом, а Кант — на немецком. Возможно, именно грамматические особенности, с их служебными словами и возможностью легко создавать составные слова, помогли этим языкам стать важнейшими языками западной философии. В качестве другого примера, знакомого всем, кто изучал латынь, отметим, что во флективных языках (где структура предложения передается с помощью окончаний) разные варианты порядка слов позволяют передавать оттенки смысла, что в английском невозможно. В английском порядок слов строго обязательный, поскольку в первую очередь он позволяет понять структуру предложения. Если английский станет международным языком, причина этого будет вовсе не в том, что он лучше всего подходит для дипломатических переговоров.