Книга Путешествие Ханумана на Лолланд - Андрей Иванов

– А в Мексике, – кричал он, – в Мексике в это же самое время мексиканцы играют в снежки! Да-да! Они играют в снежки! В центре Мехико-сити прошел снежный буран! Чего никогда прежде не бывало! Вот так! Готовьтесь, идиоты! Хэ! Ха! Хо! То ли еще будет!!!

Я уже не мог всего этого слышать. Потапов только и делал, что ездил в Ольборг за гашишем; он уже не мог курить, он кашлял так страшно, что я вздрагивал всем телом; он охрип, и кашель его был как лай цепного старого пса. В комнате было невыносимо душно. Крыша раскалилась так, что если на нее залетал мячик, в который играли дети, то он моментально лопался. Все прятались в тени. Только тамильские педики, которые недавно вселились, играли в бадминтон. Третьим на очереди в их игре всегда был такой неспортивный Непалино. Если волан залетал на крышу, Непалино влезал на лестницу и рогатиной сбивал его оттуда, стараясь не касаться самой крыши, потому что Раденько до того уже имел неосторожность влезть за мячом и получил ожог!

Измученный тоской и духотой, я вышел на полянку в шлепанцах; ноги дышали, не прели, было приятно; весь потом обливался, а ногам было приятно. Тут еще солнце за луну закатилось так слегка, будто в обморок впадая, вообще стало клево! И я сказал Михаилу с Иваном:

– А что если покурить вашей травки, дички?

– Нет, – ответил Михаил, – рано.

И в небо стал смотреть.

– А че рано-то? Какая разница, все равно амба скоро. Давай хоть молока сварим!

– А вот это уже мысль!

И мы пошли в поля искать их травку, которую Михаил, как он хвастался, там посадил. Они стали плутать, мы забрели черт-те куда, нашли два растения, сорвали; хиленькие, таких минимум семь-восемь было надо, и то было неизвестно, получится ли… И тут я наступил на змею, она впилась мне в ногу! Я отчетливо почувствовал, как яд влился мне под кожу. Я лягнул ногой. Она отвалилась, как большая пиявка. Несколько секунд я надеялся, что это был шмоток проволоки. Но тут же стало ясно, что это змея. Как только она поползла. Она уползла. И затем я тихо сказал:

– Меня укусила змея…

– Его укусила змея! – закричал Иван в панике.

Михаил схватил палку и стал бить вокруг да около моих ног:

– Эх! Ух! Ах!

Я стал прыгать и кричать:

– Дурак! Что делаешь! Дурень, бля!

А он продолжал лупить меня палкой по ногам. Потом вокруг себя палкой стал бить и гопака танцевать с такой бледностью, с таким испугом в лице, что не передать! Я завопил:

– Что вы, идиоты, делаете! Надо отсасывать!

Они встали вкопанными, уставились на меня и затрясли головами:

– Нет-нет, мы не можем! У нас раны во рту! – и рты свои разинули, и десны кровоточащие мне показали…

И я понесся с воплями:

– Ведите меня, ведите, бля, меня к Хануману! Где тут в этом лесу дорога? Бросай свои растения! Ведите! Завели, черти!

Один направо потянул, другой налево; круглые идиоты! Я бегом наудачу быстрее их прибежал и заголосил:

– Ханни-змея-соси!

Ханни посмотрел на меня, как на умалишенного, спросил:

– Что соси?

– Вот, нога! Змея! Сосать надо!

Хануман махнул рукой и сказал, что я вру.

– Ханни! Идиоты видели, сейчас подтянутся!

Тут вдруг рядом возник Непалино, который, внезапно осмелев, сказал насмешливо:

– Если его бы укусила настоящая ядовитая змея, он бы уже сдох. Но нет такой змеи во всей Дании! Все змеи, вместе взятые, должны укусить, чтоб этот сдох!

И он захихикал, приоткрыв уголок рта. Непалино почему-то считал, что я просто образец выживания. Он брякнул свои фразы, повернулся и собрался куда-то шлепать на кухню, глянуть, не угостит ли его кто чем-нибудь. Я на него заорал:

– Сука! Эй! Я сказал, эй! Ты! Ублюдок, бля! Иди сюда! Сосать любишь – так пососи палец на ноге!!!

А Непалино обернулся в полоборота и так сказал лениво:

– Змеи в Дании так же ядовиты, как комары. Не будь идиотом. Не паникуй. Помой рану. Налепи пластырь. Поболит и пройдет. Дания поди не Непал…

И пошлепал дальше, позвякивая ключами в штанах.

– Да ну вас всех на хуй, ублюдки!!! – заорал я на них и посмотрел на ногу; она начала пухнуть на глазах. Хануман присел, спросил:

– Какого узора на спине змея была?

Михаил, тяжело дыша, сказал:

– Медянка была!

Хануман, конечно, понять не мог.

– Если б медянка была, – сказал тоже по-русски Иван, – давно бы того…

– Молодая медянка, молодая, – настаивал Михаил.

– Да не медянка, не гадюка вообще, а уж…

– Какой уж! – закричал я. – Я что, не почуял, как яд в ногу влился?! Какой уж кусать будет?

Хануман поднялся с корточек; таким серьезным я его еще не видел.

– Да, – сказал он, – это серьезно, надо к врачу…

– Нет, – отрезал я, – не к врачу!

– Иван, – сказал Михаил, – лети к врачу, скажи, что тебя змея укусила, пусть даст чего!

– A как я докажу… у меня же нет раны на ноге…

– Давай я ножичком ковырну пару раз!

– Иди ты знаешь куда!

– Хватит пиздеть! Надо ехать! – запаниковал я.

– Куда?

– Не знаю! Нога же пухнет! На глазах пухнет нога! Давай, двигай к машине, едем в город!

Хануман достал свой мобильный телефон, набрал, чего не делал никогда, чей-то номер и быстро заговорил на хинди; потом снова набрал; снова поговорил; снова набрал; поговорил; выругался на своем; снова позвонил; долго говорил; выругался; позвонил и заговорил по-английски:

– Это последняя надежда, – сказал он, – уже не знаю, кому еще могу позвонить, все посылают… Змея укусила! Антибиотики? Какой, пенициллин? Откуда я возьму? Да пухнет нога, каждую секунду вздувается… Ехать к тебе? Сейчас едем! Давай живей в машину!

– Какую?

– Твою, дурак, заводи, быстро в Ольборг едем, живо!

– Бензина нет…

– А голова у тебя есть? Живей!

Мы сели в машину, быстро заправились у грузина; тот не взял денег, так как вошел в положение, когда ему предъявили мою ногу, которая вспухла так, что не хотелось видеть… Меня уже лихорадило; не то нервы, не то температура… Яд! Яд! Яд!

Машина еле тащилась; я думал, что это был мой катафалк; до Ольборга ехать было полтора часа, а мы ехали все три! Бесконечность! Как я думал, смерть была во мне и все вокруг ей было радо поспособствовать…

Въехали, наконец, в город. Михаил, который страдал топографическим идиотизмом в еще большей степени, нежели я и Хануман вместе взятые, не мог найти улицу, которая называлась Годхобсгэдэ. О, какое название! Когда же мы останавливались и спрашивали у прохожих дорогу, никто не мог понять, какая улица нам нужна, потому что никто из нас не мог правильно произнести это бесконечное слово, и потому надежда, которая таилась в этом слове, отворачивалась и ускользала от меня. Я практически уже просто бредил. Я думал, что уже на три четверти состою из яда! Что во мне уже было литра два-три яду! Что я вот-вот начну гнить изнутри или зримо разлагаться!!!