Книга Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

— Шестьдесят.

— Быстрее, — сказал Янгблад.

— Ты ее не тронешь.

— Ни за что.

Кристин возмутилась, но Овус, взмахнув рукой, заставил ее замолчать.

— Даешь слово?

Гноссос приложил руку к сердцу.

ВЕН-ДЕТТ— А… ВЕН-ДЕТТ— А…

Короткая пауза.

— Сорок минут?

— Ладно, старик.

— Ради всего святого. — Янгблад истекал потом. — Быстрее! ГНО-ССОС… ГНО-ССОС…

Он открыто улыбнулся Кристин, почти не пряча трепетавшую на губах угрозу. Затем протянул руки к толпе открытыми ладонями вперед — так, словно командовал заходящим на посадку самолетом.

Пять долгих минут он был Линдбергом в Орли, Макартуром на Уолл-стрит, Улановой в Большом и Синатрой в Парамаунте. От ритмичного топота кампус ходил ходуном, словно сотрясаемый сейсмической волной остров. В этом оглушающем грохоте Гноссос обернулся за подсказкой к Янгбладу.

— Скажи им что-нибудь, господи, все, что угодно.

— Но что, старик?

— О боже, Панкхерст, свободная любовь, какая разница! ГНО-ССОС… ГНО-ССО…

Вытянутые руки медленно опустились: посадка. Крики постепенно стихли, по толпе, словно шепот самой судьбы, пробежала бормочущая волна, готовые слушать головы поднялись вверх. Он ждал, пока успокоятся задние ряды, не обращал внимания на понукания Кристин и Овуса и тянул время, дожидаясь полного контроля. Несколько секунд одиноко бумкал барабан, затем — тишина, если не считать стесненных смешков, редких выкриков далеких отщепенцев и шипения бенгальских искр.

В темноте мерцали и поблескивали семь тысяч улыбок плющовой лиги. Двести двадцать четыре тысячи белых, как мел, резцов, клыков, премоляров, моляров, коренных и глазных зубов, обученных кусаться, готовых к вакханалии, голодных и истекающих слюной. От сознания этой деспотической власти у Гноссоса задрожало в паху. Волна адреналина выплеснулась в кровь. Перед ночью безудержного буйства он мог дать им кое-что получше простого подножного корма.

Изящно и неторопливо он сложил руки в кулаки, поднял и выставил вверх средние пальцы.

Народ был счастлив. Если бы он призвал устроить Сьюзен Б. Панкхерст кровавую дефлорацию прямо в витрине «Мэйсиз», экстаз людского скопления был бы не менее впечатляющ. Они яростно крутились на месте, они скакали вверх-вниз, они молотили друг друга по головам, они вопили что-то нечленораздельное, они впадали в буйство.

Транспаранты валились на головы, ракеты пронзали кроны деревьев, автомобили вставали на дыбы, на остриях копий развевались бюстгальтеры, подливая масло в костер, уже разведенный из множества мужских трусов.

Кристин быстро подкатила Овуса к микрофону, и прямо в центр этого безумного вихря соскользнуло имя Президента.

— Карбон, — вздулось эхо.

— Долой Карбона. — Овус выщелкнул в толпу двадцать пятый кадр.

— Долой Карбона, — ответили они.

Сквозь гущу народа, треща, грохоча мотором и гудя клаксоном, пробиралась «импала» Фицгора. За рулем — кто-то очень похожий на Хипа; Хуан Карлос Розенблюм стоит, расставив ноги, на заднем сиденье и размахивает флагом, как Эль Сид.

— ДОЛОЙ КАРБОНА! — разносился крик.

Розенблюм опустил флаг, и машина тут же свернула на мост, через ручей Гарпий, к дому президента. Толпа расступилась, словно Красное море. Мгновенная пауза. Затем все семь тысяч человек с факелами и раздирающим душу воем ринулись вперед, неся с собой ужас, точно безумная армия фараона.

— Все, — сказал Янгблад, — пошли.

Кто-то выстрелил из церемониальной пушки.

— Быстрее, — скомандовала Кристин, — а то пропустим. — Она развернула коляску с Овусом и покатила ее к рампе на краю платформы.

ВЕНДЕТТА * ВЕНДЕТТА * ВЕНДЕТТА

— Полегче, детка, — Гноссос перегородил им путь.

— Эй, — закричал Янгблад, — отвали, сейчас будет самое интересное!

БУУУУУУУМ, снова бухнула пушка.

Гноссос улыбался и смотрел на Кристин.

— Сейчас? — спросила она.

Овус зло оглянулся, потом взглянул на часы:

— Сорок минут.

Мимо прогрохотала пожарная машина из «Хи-Пси»: вой сирен, на капоте — студентка в бикини.

Гноссос крепко держал Кристин за руку.

— Успеем, — сказал он.

— Где? — Овус.

— В «Снежинке», — ответил Гноссос.

Кивок отбывающего Овуса. Люди Джакана последовали за ним — и звуки ночи вдруг усилились, словно кто-то подкрутил ручку телевизора.

Место было тем самым, откуда Моджо смотрел тогда на порку микроавтобуса. Они опять сидели в «англии» Янгблада и слушали, как остывает после езды мотор. Время шло — но Кристин вдруг повернулась и снисходительно посмотрела на Гноссоса.

— Если я беременна, — сказала она, — мне нужно будет просто кое-что сделать. Ради бога, Гноссос, неужели ты этого не знал?

Он потянулся за рюкзаком и вытащил открытую бутылку «летнего снега»

— Хочешь выпить?

— Зачем ты это устроил, что за инфантильность? Ты знаешь, что отец после твоей выходки с головы до ног покрылся экземой?

Он отпил на два дюйма «летнего снега», глупо ухмыльнулся, ничего не сказал.

— Если бы все было так просто! Ты мне был небезразличен, как ты не понимаешь, неужели я бы пошла на это, если б не твое проклятое обаяние.

Так ничего и не сказав, он сунул руку в карман бойскаутской рубахи, достал маленькую белую коробочку и задумчиво погладил ее пальцем.

— И Хеффаламп, — она решила сменить тему, вздохнула, отвернулась к окну. — Это так ужасно.

— Правда?

— Не придуривайся, Гноссос, конечно, правда.

Он стянул с коробочки резинку, подождал немного, потом опять предложил ей бутылку.

— Попробуй, старушка. Тебе полезно.

Губы ее скривились — видимо, от одной мысли о его заразе.

— Спасибо, не хочу.

Он показал ей коробочку.

— У меня для тебя подарок. Маленькая штучка для головы.

Они стояли под деревьями на краю бугристой площадки. «Снежинка» закрыта, поблизости ни одной машины, тишину нарушает лишь шум кампуса, далекий и нереальный. Кристин как бы невзначай взялась за дверную ручку, но он ловко поймал ее запястье и недвусмысленно сжал.

— Гноссос!

— С самой Кубы, привет от Будды.

— Перестань, мне больно.

— А знаешь, что это такое? Сладенький мой.

Жилка на шее панически билась, но свободной рукой Кристин все еще держалась за дверь.