Книга Антон Райзер - Карл Филипп Мориц

У хозяина недавно умерла жена, и теперь он жил в доме один. Он, однако, оказался словоохотлив, и Райзеру пришлось есть свой ужин, состоявший по обыкновению из хлеба и пива, в его обществе.

Хозяин распространялся о так называемых юристах, которых во множестве перевидал у себя в корчме, и Райзер не стал его разубеждать, сказав, будто направляется в Эрфурт для учения.

Все эти разговоры, сами по себе ничтожные, приобретали для Райзера особую поэтическую прелесть благодаря образу гомеровского скитальца, неотступно витавшему в его воображении, и даже лукавство собственных слов имело некое сродство с этим поэтическим героем, коему споспешествовала сама Минерва, со снисходительной улыбкой внимавшая его выдумкам.

Для Райзера его гостеприимец был не просто хозяином деревенской корчмы, но человеком, прежде совсем незнакомым, впервые встреченным и вот уже целый час сидевшим с ним у одного стола за простой беседой.

Все, что в людском обиходе и в людских отношениях пренебрегалось, почитаясь низким и ничтожным, теперь властью поэзии вновь стало человечным, обрело изначальную высоту и достоинство.

Соломенного тюфяка у хозяина не нашлось, так как у него редко случались ночные постояльцы, поэтому Райзер уснул на сеновале как на покойном ложе.

На другое утро он продолжил свой путь, и вечер, проведенный наедине с хозяином, остался в его памяти одним из самых приятных воспоминаний.

В тот день мысль его работала особенно живо. Теперь он заметно приблизился к цели, но его обуяла тревога: что, если все надежды на славу и громы оваций не сбудутся и театральная карьера рухнет, не начавшись?

В нем разом заговорили крайности: не стать ли ему крестьянином или солдатом, – и вот уже поэзия и театр снова тут как тут, ведь сами мысли о крестьянской и солдатской доле были не чем иным, как театральными ролями, которые он разыгрывал в своем воображении.

В роли крестьянина он развивал самые что ни на есть возвышенные понятия, полнее всего раскрывая этим свою личность: крестьяне внимательно прислушивались к нему, нравы очищались, окружающие его люди приобщались к учению.

В роли солдата он привлекал к себе сердца чарующими речами, неотесанные солдаты начинали вникать в его учение, в них развивалось утонченное человеколюбие, каждая караулка превращалась в лекционную залу.

Итак, хотя он думал, что решился на нечто прямо противоположное театру, в действительности он опять полностью погрузился в театральные мечтания и надежды.

Но и само намерение сделаться крестьянином или солдатом содержало в себе несказанную сладость, так как он надеялся, что в новом своем состоянии сойдет за кого-то гораздо более заурядного, чем он был на самом деле.

С этими мыслями он добрался до Ворбиса, где ему встретились насельники тамошнего монастыря, францисканские монахи, дружески его приветствовавшие.

Из-за стен монастыря доносилось пение этих людей, отрешившихся от мира, не питающих никаких тревог, не лелеющих планов и надежд на будущее. Всем, чем они хотели сделаться, они сразу же и становились.

Это, конечно, произвело на него известное впечатление, но далеко не столь сильное, как немногим позже картезианский монастырь, стены коего надежно отделяли от мира членов общины, навсегда отказавшихся ступить в те места, откуда они сюда стеклись.

Странствующие францисканцы обедняли и выхолащивали саму идею уединенности. Их быстрая походка плохо вязалась с монашеской рясой, а общий облик не обладал никаким поэтическим достоинством.

Надо сказать также, что верхненемецкий язык, свойственный этой местности, всегда был приятен ушам Райзера, потому что яснее свидетельствовал о его отдаленности от тех земель, где говорят на нижненемецком диалекте.

Погода установилась чудесная, и следующий день Райзер закончил в деревушке под названием Оршла, намереваясь утром отправиться в имперский город Мюльхаузен.

Деревня эта была католической, и, подойдя к дверям гостиницы, он увидел толпу народа, там же стоял местный школьный учитель, обратившийся к нему со словами: esne litteratus? сиречь «не ученый ли ты?»

Райзер ответил утвердительно, также по-латыни, а на вопрос, куда он направляется, отвечал – в Эрфурт, изучать теологию, ибо ответить так казалось ему безопаснее.

Тем временем крестьяне обступили его, прислушиваясь, как учитель разговаривает по-латыни со странствующим студентом. Среди толпы был и сын учителя, который выучился в Хильдесхайме и теперь помогал в школе отцу.

Райзер прошел в комнату и, в доказательство того, что он действительно literatus, положил на стол томик Гомера, которого учитель сразу распознал и по-немецки сообщил крестьянам, мол, это Гомер.

С Райзером, однако, он продолжал, как умел, говорить по-латыни, допуская уморительные обороты. Поскольку рассказывал он все больше о том, сколь высокой ученостью отличаются его уроки, Райзер спросил, читает ли он с учениками Отцов Церкви? На что учитель, сначала впав в некоторое смущение, но быстро с ним справившись, ответствовал: alternatim (то есть время от времени).

Прощаясь с Райзером, который намеревался с утра пораньше вновь отправиться в дорогу, он посоветовал ему остерегаться имперских и прусских вербовщиков, орудовавших в этой местности, и не поддаваться на угрозы увести его силой.

Райзер устроился на соломенном тюфяке и спокойно уснул, когда же утром проснулся, то услышал, что на улице идет такой сильный дождь, что в его платье, башмаках и шелковых чулках нечего было и думать выйти на улицу, не говоря уж о том, чтобы продолжить путь: помимо прочего, почва в этих краях глинистая и передвигаться по ней было теперь весьма трудно.

Для Райзера этот дождь стал большой неожиданностью, он слишком понадеялся на ясную погоду, привычную в это время года, и никак не мог предвидеть подобной неприятности: ни сапог, ни плаща, ни запасного платья у него не было.

Оставалось только ждать, пока небо прояснится и земля просохнет. Однако дождь не прекратился и на следующий день.

Зато с самого утра в трактирной комнате к нему с кружкой пива подсел унтер-офицер императорской армии, проводивший вербовку в этой округе, и завел издалека речь о солдатском житье-бытье. Постепенно он делался все настойчивей и наконец прямо объявил, что в Мюльхаузене Райзеру все равно не избежать встречи с имперскими либо прусскими вербовщиками, так уж лучше ему добровольно записаться в солдаты, а положенные семь гульденов он получит на руки сразу. Итак, по всей видимости, мечта Райзера о солдатской службе была куда ближе к осуществлению, чем он сам предполагал.

Когда унтер-офицер вышел, на пороге опять появился школьный учитель. Он пожелал Райзеру доброго утра и доверительным тоном дал ему совет поостеречься вербовщика, хотя сам он не думает, что солдатская жизнь так уж плоха. Но его сын два года прослужил в Майнце, а у кого нет паспорта, тому в этих краях от вербовщиков не отвертеться.

Райзер заверил его, что имеет при себе все бумаги, удостоверяющие его личность. Это и латинская афиша о школьном действе в Ганновере, где он держал поздравительную речь в честь английской королевы, на каковой афише – в форме Райзерус, а не Райзер – было напечатано его имя. Это и типографски изданный Пролог к «Дезертиру по сыновней любви», где он был указан как автор, и стихи на вступление в должность нового учителя, под которыми в числе других старшеклассников стояло и его имя.