Книга Полубрат - Ларс Соби Кристенсен

Над «Бишлетом» плыли облака и тащили за собой длинные тени. Но солнце тут же выныривало опять. На стадионе жара чувствовалась сильнее, чем в других местах, его огромная лохань была до краёв полна пересушенным светом. Воздух стоял не колеблясь. Духота висела над прыжковой ямой. Мне показалось, я заметил какое-то шевеление поодаль, у раздевалок, впрочем, это могла быть птица.

Я встал в круг. Попробовал сделать всё, как отец. Расставил ноги. Отвёл назад руку с диском елико возможно. Упёр ногу в границу круга. Отец не спускал с меня глаз. Фред отступил подальше. Я раскрутился и выпустил диск. Бросок не получился. Диск потыркался в воздухе и хлопнулся перед отцом. — Не подстегнул, — вынес вердикт отец. — Барнум, ты забыл подхлестнуть диск, вот он и трепыхается, как птица с одним крылом. Фред, твоя очередь! — Фред занял место в кругу, положил диск в правую руку, пригнулся, мягко и пружинисто, и я не успел уследить, как он уже запустил диск и обернулся к отцу, пока диск ещё летел. — Фред, глаза на снаряд! По его полёту ты увидишь, в чём твоя ошибка. — Фред усмехнулся: — Ошибка? У меня? — Отец обомлел. — Фред, ты пока не чемпион мира. Например, ты переусердствовал с разбегом. Но в целом нормально.

Я сбегал за диском. Отец вынул рулетку и блокнот для записи результатов. — Начнём, — сказал он. — Но учтите: засчитываются результаты только тех бросков, когда диск упал в отмеченный сектор для метания. Понятно? — Я кивнул, хоть не знаю, так ли уж до конца уяснил себе смысл. Но было жарко. Пот лил с нас градом. Пришлось даже вытереть руки о сухую траву. Отец дышал, как паровоз, и снова обратился к Фреду: — Провожай диск глазами. Бросок не завершён, пока диск не упал. — Фред опять согласно кивнул. Отец вертел в руках блестящую крону. — Орёл, — сказал я. Фред заулыбался. — Решка, — сказал он. Отец подкинул монетку, поймал, зажал её в кулаке, медленно раскрыл пальцы и сказал: — Первый ты, Барнум. И помни, что в этом виде спорта рост не играет никакой роли. В метании диска все равны. — Он посмотрел на меня. — Ладно, — прошептал я. Отец улыбнулся и по очереди похлопал нас по спине. — Ну, удачи вам. И пусть победит сильнейший!

С этими словами отец взял рулетку, блокнот и ручку и побрёл в сектор для метания. Встал там и приготовился ждать. Заслонился рукой от солнца. Даже до меня долетало его свистящее дыхание, он сипел, как локомотив. Фред молча стоял у меня за спиной. Рука у меня была бледная, худая и гладкая. Я метнул. Я вложил в бросок всю силу. Диск пролетел чуть повыше травы и рухнул на землю. Отец подбежал к нему, вбил колышек и замерил расстояние до круга. Потом что-то неспешно записал в блокнот. — Одиннадцать с половиной! — крикнул он. — Есть над чем поработать! Фред, твоя очередь!

И вот Фред стоит в кругу. Отец снова уходит на поле. Он занимает место левее нас, почти у самой беговой дорожки. Солнце светит ему прямо в глаза. А нам в спину. — Барнум, ты готов? — шепчет Фред. Что он имеет в виду, мне по-прежнему невдомёк, но он и не ждёт ответа. Фред оборачивается к отцу. Тот даёт отмашку. Фред выгибает спину, по-кошачьи мягко и проворно, рука вытягивается в сторону, как провод, палец подкручивает диск, он ввинчивается в свет и усвистывает в направлении отца, который стоит против солнца в жёлтом костюме и с рулеткой в руках. Тишина нарастает. Фред провожает диск глазами. Бросок ещё не завершён. Наоборот, он только сделан и теперь раскручивается сам по себе, по своей воле, свободной, неуправляемой, но предрешённой, и траектория его уже проложена в воздухе, её определил палец Фреда, подстегнувший диск, или мастер, изготовивший этот снаряд, а может, изобретатель, первым придумавший делать диск такого веса и формы. Я провожаю диск взглядом. Он всё ещё идёт вверх. Набирает максимальную высоту и на пару секунд задерживается в потоке света передохнуть. А потом падает. Это происходит в один миг. Я вижу всё уже совершившимся. Отец заслоняется рукой от солнца. Наверно, он думает в эту обрывающуюся секунду, что солнце перестало быть зелёным, оно чёрное теперь. И диск ударяет его. Он бьёт его точно в голову, высоко в лоб, отец роняет рулетку, валится на траву и остаётся так лежать. Голуби взмывают с крыши раздевалок. Фред поворачивается ко мне. Рот перекошен. Я хочу побежать мимо него, к отцу. Фред удерживает меня. — Стой здесь, — выдыхает он. Теперь я торчу в кругу. А Фред идёт к отцу. Мне видно, как он опускается на колени и приподнимает отцову голову. Прижимается ухом к губам. Отец говорит? Разговаривает с Фредом? Я не могу больше. Я вырываюсь из круга. Бегу к ним. Останавливаюсь за спиной у Фреда, за его сгорбленной спиной. — Что он говорит? — шепчу я. Фред опускает отцову голову. — Говорит? — повторяет он. — Думаешь, он говорит? — Фред отползает в сторону и нахохливается, он сидит на траве, обхватив колени руками, и раскачивается из стороны в сторону, наверно, так же он сидел, качался, когда задавило Пра. Я вижу отца. Макушка снесена. Лоб свёрнут на лицо. Он ни на кого не похож. Человек отлетел из него. Я не рыдаю. — Что ты наделал, Фред? — Он не отвечает, и я спрашиваю снова: — Что ж ты наделал? Фред, что ты наделал? — Фред поднимает голову. Я вижу его глаза и расползающуюся в них всё больше и больше мрачность. Но помнится мне не это. А то, что вдруг Фред улыбнулся. — Может, он просто оцепенел? — сказал Фред.

Стол в «Гранде» в тот вечер остался пуст. Отец заказал место у окна, чтобы наш обед из трёх перемен блюд проходил у всех на виду и любой, прогуливающийся по прешпекту Карл Юхан, мог бы лицезреть нас за столом, покрытым белой крахмальной скатертью чуть не до пола и сервированным таким количеством вилок и ножей, что задействовать их все возможности не представляется, а буде попадётся наш знакомый, он встанет как вкопанный, удивлённый, восхищённый и снедаемый завистью, а мы поднимем бесчисленные бокалы, окружающие позолоченные тарелки, и чокнемся с голодным бедолагой на улице, напрасно приплющившим нос к стеклу. Но наш стол пустовал. Банкет отменился. И отец отменился тоже. Едва мы вернулись домой из больницы, в подвале которой лежал на каталке отец и не было ни смысла, ни надобности ставить ему на грудь стакан со спиртом или втыкать иголки в сердце, как зазвонил телефон. Мама бросилась к нему, словно ждала звонка о том, что всё это — недоразумение, дурной сон, запоздавшая первоапрельская шутка. Я увидел, что она вдруг покраснела. — Извините. Простите. Мы не смогли прийти, — прошептала она. Она стала слушать дальше, сжимая трубку обеими руками. Болетта, Фред и я смотрели на маму, не смея дышать. Под конец она сказала: — Я всё понимаю. Но муж сегодня умер. — И только теперь, когда она сказала это вслух, когда сообщила метрдотелю «Гранда», что отец умер, она разрыдалась. Она бросила трубку, и мы услышали, как метрдотель рассыпается в соболезнованиях, но тут позвонили в дверь. Болетта положила трубку, продолжавшую петь голосом неуёмно вежливого метра, на рычаг. Стало ужасно тихо. Мама притянула к себе нас с Фредом. Позвонили снова. Болетта пошла открывать. Она взяла командование на себя. Она сохранила спокойствие. И у неё не дрожали руки. Это пришёл домоуправ Банг. Он поклонился через порог. — Чудовищно, — прошептал он. — Чудовищная трагедия. Особенно Фреда жалко, конечно. — Банг медленно повернулся в нашу сторону. Фред отступил назад, в тень мамы. — Что вы имеете в виду? — пожелала узнать Болетга. Банг опустил глаза: — Разве не Фред бросил диск? — Запомните то, что я вам скажу, — громко отчеканила Болетта. — Это чудовищная трагедия для всех нас. И особенно жалко, конечно, Арнольда Нильсена. Вы зачем пришли? — Банг снова нагнул голову. — Во-первых, выразить соболезнования. От имени всего дома. — Болетта кивнула: — Спасибо. Очень трогательно. Но теперь нам хочется побыть одним. — Домоуправ Банг не уходил. Он стоял в дверях. — Чудовищная трагедия, — повторил он. — Мы знаем. Утешает то, что смерть наступила мгновенно. — Болетта попробовала захлопнуть дверь, но Банг проявил прыть. Он скользнул в прихожую, в руках у него был наш рюкзачок. — Я подумал, вам, наверно, захочется оставить это на память, — прошептал он. — Что это? — спросила Болетта, распаляясь. — Его вещи. Они остались на «Бишлете». — Домоуправ Банг стал вынимать рулетку, карандаш, блокнот, в который вписан мой жалкий результат, одиннадцать с половиной, и тут уже и Болетта утратила спокойствие, она выхватила у него рюкзак, но тот оказался слишком тяжёлым и шмякнулся нам под ноги с дребезжащим звоном. Домоуправ Банг нагнулся и подобрал диск. Болетта попятилась, не желая к нему прикасаться. Мама застонала и сильнее стиснула меня, а я понял, что этот Банг, которого Пра никогда не звала иначе как педелем, был на стадионе, он прятался всё это время в тени у раздевалок и видел всё, но что именно мог он увидеть? Он стал свидетелем несчастного случая — смерти от шального диска, он видел, что мужчина в жёлтом костюме встал на роковую точку в тригонометрии непредсказуемых случайностей. Но и тогда Банг не выдал своего присутствия. Сидел тишком в своей засаде и подсматривал, а теперь ишь — не утерпел, не смог остаться в тени. Напугало и в равной степени поразило меня одно: во весь этот день самым глубоким, острым и исступлённым чувством, испытанным мной, оказалась ненависть к Бангу. — Куда его положить? — спросил Банг. Болетта взмахнула руками, и Банг пригнулся, решив, что сейчас его будут бить. — Оставьте этот кошмар себе! — закричала она. Банг мотнул головой. — Я не дискобол, — прошептал он. — Я выступаю в тройном прыжке. — Я разразился слезами. Фред саданул ногой по стене. Болетта подтолкнула Банга к дверям. — Полюбуйтесь, вот к чему привели ваши благие намерения! Уходите! — Тут Фред неожиданно подошёл к Бангу и встал прямо перед ним, педель совсем съёжился. И заскулил. — Спасибо, — сказал Фред. — Что? — не понял Банг, и глаза у него забегали. — Спасибо, — повторил Фред и забрал диск у Банга. Тот кивнул и задом, задом похромал вниз по лестнице. Дверь захлопнулась. Фред стоял с диском в руке. Мама отстранила меня и промолвила странные слова. Глаза у неё распухли, она показала на Фреда и сказала: — Уберите злосчастного. Прочь из нашего дома! — И тут же поняла, как многозначно прозвучали эти слова, брошенные в простоте, без увёрток, они рассекли воздух и ударили по Фреду, я увидел, как дёрнулась его голова, словно от боли, подобной которой я не наблюдал в нём ни разу, и как боль разошлась в улыбку. Он смотрел и смотрел на маму, в ужасе закрывшую лицо. Болетта уже обняла его одной рукой. — Она эту штуку имела в виду, сам понимаешь, — сказала Болетта и взяла диск у Фреда. Потом, в сопровождении нас всех, отнесла его на кухню и вышвырнула в окно: диск с шумом упал во двор, прямо в серёдку Бангова цветника. Потом обернулась к нам: — Всё. С этим покончено! — Тут и там в квартирах вспыхнули окна. Показались лица соседей. Уже наступила ночь. Отец умер. Где теперь его перчатки? А костюм жёлтый? Мама постаралась улыбнуться, не вышло. Она взяла Фредову руку. Его била дрожь, как будто он трясся от холода или в любую секунду мог разрыдаться. — Мне очень стыдно, — прошептал он. Фред. Фред сказал, что ему стыдно. Болетта с великой осторожностью снова приобняла его. Фред казался хрупким, как стекло. Тронь и рассыплется. Мама помешкала секунду. А потом потрепала его по волосам. Я не видел такого никогда. — Мальчик мой дорогой. Это не твоя вина. — Она не успела договорить, как Болетта кинулась в бой. — Вина! — гремела она. — Вины здесь нет ничьей. В крайнем случае — Господа Бога, его одного! — Тсс, — шикнула мама. Но Болетте шлея попала под хвост, она ещё возвысила голос. — Пусть Бог послушает! За сегодняшний день ему должно быть стыдно! — Мама вздохнула, она стояла и перебирала пальцами Фредовы волосы, всё ещё клейкие от бриолина. — Отец вечно лез поперёк дороги, сам знаешь. Не мог постоять спокойно. Колесо, одно слово. — Болетта топнула ногой и подтвердила: — Да, Арнольд Нильсен был Колесо. — Фред посмотрел на меня и улыбнулся. — Он встал на пути, — пролепетал я. — Он всё время вставал поперёк Фредовой дороги. — Мама вздохнула и присела к кухонному столу. — Хотите лечь сегодня у меня? — спросила она. Я покачал головой и положил руку Фреду на плечо. — Я за ним присмотрю, — сказал я.