Книга Побег куманики - Лена Элтанг

Парень, которому сначала отдали этот грант, внезапно отказался от докторантуры и уехал в Австралию, где у него отыскался не то богатый дядя, не то хорошенькая кузина…

Lo que era necesario demostrar[121].

Если я узнаю, что после смерти профессора сбылось его потаенное желание, круг замкнется.

И в середине этого круга буду я, все еще живая.

Фиона

МОРАС

май, 21

in pieno giorno[122]

я болен! сказал я пасмурному бэбэ, когда мы сидели под полосатым тентом в кафе porcino, по тенту стучал слабый мальтийский дождь, из кухни пахло горячим грибным супом, от этого запаха мне всегда хочется выпить, мы пили чилийское пино, что еще прикажете пить в кафе под названием боровик? вот мы и пили пино, нет! ты безумен, сказал бэбэ, изгибая дивную шелковистую бровь, какая разница? спросил я, пытаясь изогнуть свою, но у меня почему-то свело лоб и щеки, такая же, как между светом и освещением, сказал невозмутимый бэбэ и показал гарсону два пальца — repeter ! вот, например, вино, продолжал он, когда ты не умеешь пить, то хватаешься за него, чтобы заглушить тревогу или забыть обиду, оно и тогда, как это сказать? docilement ? терпеливо работает на тебя, но без радости, мо, без радости

вино надо пить счастливым, чтобы однажды захлебнуться острой, леденящей переносицу, обжигающей нёбо сиюминутностью, ради того поворота, где — всегда неожиданно — к тебе приближаются отдаленные прежде звуки и запахи, подходят вплотную и заполняют твою голову, пощелкивая пузырьками, и это все, что ты хотел знать о вине, оно не должно утешать, как не должны утешать друзья, они посылаются нам для другого

так и с твоим безумием, бэбэ допил вино и снова поднял пальцы вверх, оно несет тебя на изодранных крыльях, как это… planeur? как параплан, потерявший пассажира, но в то же время ты, пассажир, ласково глядишь на него с земли, потирая ушибленную коленку, ты и там и здесь, ты вот-вот увидишь, как врезаешься в крепостную стену, ну, скажем, в эту здоровенную цитадель на острове гозо, и твое тело ломается пополам, будто хитиновый кокон, крак! отчего же ты радуешься? отчего не бегаешь там, внизу, у подножия стены, разинув рот, как каменный жофруа де лузиньян, и не рвешь на себе волосы, как ахиллес, узнавший о смерти патрокла? оттого, что ты и там и здесь — и увидишь все своими глазами, вот отчего!

май, 22

волчья сыть, травяной мешок

сегодня ночью я рассказал бэбэ о фионе и вообще все об археологах

мне нужно было произнести вслух то, что я знал, чтобы увидеть, как это немного — газетные лоскуты из malta today, где про серийного убийцу в раскопках и всякие conjecture в этом роде, фионины щекотные разговоры по душам, особенно тот, утренний, что в глиняной яме с осыпающимися краями, и чтение оскаровой рукописи второпях, у него в номере — я тогда нарочно поменялся с дэйвидом, чтобы убираться на третьем этаже, — и листочки, выдранные наспех в день его смерти, что еще? пересуды прислуги на кухне голден тюлип, болтовня горничных, даже смешно

ну и что? сказал бэбэ, когда я закончил, чего ты хочешь? я хочу понять, что происходит, сказал я неуверенно, в эту самую минуту я уже не очень хотел

все они — и те, кто умер, и те, кто остался, — сунули нос в какое-то странное дело, да? и им его прищемили, всем, кроме фионы, впрочем, прищемили бы и фионе, но она сбежала, подбросив оскару насмешливую улику с рыжим облезлым хвостом

uno — камышовая надья, которую я видел только мельком, в ее худое невзрачное тело воткнулась деревянная стрела из самострела в могильнике, и как это устройство умудрилось не рассыпаться в прах? и — разве человека можно убить деревянной стрелой? это все равно что зарезать деревянным ножом, разве нет? dos — свалившийся в канаву француз? тот, с добродушным губастым ртом, как же его звали — сава? полиция считает, что его пытались ограбить, а мне ведь снилось что-то похожее, давно, еще ранней зимой, — снилось, что я несу что-то важное, завернутое в плащ, что идет дождь и что за мной следят, и я захожу в грязный бар, чтобы оторваться, вылезти в окно уборной — я теперь нашел эту запись в своем дневнике

tres — малахольный густав, собиравшийся откапывать албанский монастырь со стосорокасантиметровыми стенами в какой-то кавказской глуши, он был немного похож на фелипе, наверное, поэтому мне его жалко, и еще из-за того, что он трус, как и я, точнее, был трусом

фиона сказала мне, что на мальте она прятала его от войны, я даже не знал, что там у них до сих пор воюют, он боялся, что его заберут, и забился под фионино золотистое крыло, фиона, ты — веснушчатый ангел-хранитель! сказал я тогда, и она потрепала меня по щеке

надменный йонатан уснул у себя в номере, нанюхавшись олеандрового дыма, его нашли в кресле напротив камина, все окна были заперты и дверь тоже, как в добротном старинном детективе с гравюрами

но я-то видел этот номер во сне! еще до того, как появился в голден тюлип! и фионин номер назывался олеандр — понимаешь, бэбэ? понимаю, сказал бэбэ, если бы фионин номер назывался пейотль, йонатан умер бы веселее

май, 27

по tiene corazуn

мой первый эротический сон, сказал я вчера бэбэ, приснился мне лет двадцать тому назад, тогда я еще не видел голой женщины, но уже догадывался о ее нехитром устройстве

так вот: мне приснилась полная бледная дама с высоко уложенной копной тугих рыжеватых локонов, таких надменных красавиц прежде рисовали в переложенных папиросной бумагой иллюстрациях к декамерону, золоченое платье ее было стянуто под самой грудью, отчего грудь выдавалась вперед, будто любопытный нос у скандинавской ладьи

про такую даму — или про ладью? — говорил харальд суровый: рыжая и ражая рысь морская рыскала

в негустом вильнюсском лесу дама была привязана к дереву, и я мог делать с ней все, что захочу, то есть совершенно

приснись мне такое теперь, я, наверное, отвязал бы ее, вручил бы монетку на такси и потрепал бы по кудрявому затылку на прощанье, но мне десятилетнему такое и в голову не пришло

подойдя поближе, я увидел дверцу в ее расшитом цветными каменьями платье, точнее, дверцу в самом животе, платье в этом месте было просто разорвано, я потянул за круглую ручку — точь-в-точь, как в маминых часах со стеклянной задней стенкой и ключиком, их от греха ставили повыше на кабинетных полках

дверца подалась на удивление мягко, открывая мне глубокое деревянное перекрестье, на манер помещения для бутылок в старинном буфете, в четырех его квадратиках лежало по яблоку — наливному, янтарно-розовому, прозрачному до коричневых семечек, казалось, дотронься, и они лопнут, разбрызгивая хрусткую мякоть