Книга Монах - Антонен Арто

Арто выделяет в романе две группы персонажей. Это Амбросио, Матильда и Антония — главные действующие лица, которые «держат» рассказ, и, словно вторящие им, Агнес, дон Раймонд и дон Лоренцо — менее важные персонажи, оттеняющие основных героев, они не лидеры, но их не назовешь и второстепенными. Так называемый описательный фон романа автор будет намеренно сгущать, сокращать, концентрировать. Везде, где чтение рискует перейти в замедленное, он словно торопится ускорить его ход, добавляет броские штрихи, детали, неожиданные мазки. Так поступает он уже на первых страницах романа, значительно сокращая слишком затянутую, по его мысли, экспозицию Льюиса и торопясь сразу перейти к сути.

Казалось бы, Арто следует за Льюисом, не пропуская ни слова, ни строчки, ни одной, даже мелкой, подробности. Однако, если всмотреться пристальнее, оказывается, что он позволяет себе опускать излишнее многословие, старательно сохраняя все, что способствует выразительности рассказа. Так, набрасывая портрет юной Антонии, он, как и Льюис, не забудет о ее прелестной шее, «до удивления тонкой, белой и нежной, затененной золотистыми завитками», отметит «изгиб ее бедра, достойный Венеры Медицейской», упомянет о «белом, очень длинном платье», которое «едва позволяло увидеть кончик крошечной ножки». Но он не станет, вслед за Льюисом, сравнивать Антонию с лесной нимфой гамадриадой и не будет уточнять, что роста она была скорее ниже, чем выше среднего. Там же, где речь идет о том, как обворожительно-прелестна Антония, Арто, сверяясь с переводом Леона де Вайи, с явным удовольствием повторяет подлинник. В иных же случаях Арто приходил к выводу, что Льюис излишне сух, и стремился сделать перевод более живописным, усиливая романтический ореол.

Если с «фоновой», «описательной» частью романа Арто поступает довольно-таки вольно, диалоги выделенных им ведущих героев видятся ему необходимым элементом действия, он передает их, слово в слово следуя за оригиналом, а иногда и кое-что поясняет. С второстепенными персонажами обращение менее бережное. Если все, что говорит Матильда или Антония, Арто сохраняет, то слова спутницы Антонии Леонеллы для него менее значимы, ее реплики он существенно сокращает и делает их динамичнее.

В тексте «Монаха» Льюис широко использовал старинные сказания и баллады. В неприкосновенности Арто сохраняет лишь некоторые из них. Это ключевые легенды, перекликающиеся с основным сюжетом романа: «Окровавленная монашка», предложенная Льюисом как история дона Раймонда, и вкрапленная в нее «История Вечного Жида». Отметим, что у Льюиса лишь в конце рассказа дона Раймонда выясняется, что поведанное им — это история Вечного Жида, тогда как Арто выделяет эту легенду особым подзаголовком. Что касается пространных стихотворных баллад, которые столь охотно использует Льюис, большинство из них Арто счел излишними, явно перегружающими действие, и либо исключил (баллады «Дюрандарт и Беллерма», «Любовь и возраст». «Рыцарь полуночи и прекрасная Имажин», «Гимн Полуночи», из II, V, VI, и IX глав), либо значительно сократил и сохранил лишь небольшие фрагменты («Мысли отшельника» во II главе, «Изгнанник» — в V, «Король вод» и «Серенада» — в VIII).

Эпиграфы, предпосланные каждой главе Льюисом, Арто, по всей видимости, нашел удачными и почти везде сохранил, причем, в отличие от де Вайи, пересказавшего стихотворные отрывки, предложил свои поэтические варианты. Исключением являются лишь две главы — X, где, вместо пространного эпиграфа из Вильяма Каупера, Арто ограничивается одной иронической фразой «Да здравствует свобода!», и знаменитая XI.

XI, кульминационной главе романа Арто придавал особое значение. Об этом он говорит в «Предуведомлении» к роману, отмечая, что передал эту главу почти дословно, чтобы не нарушить ее мрачного, «сатанинского» колорита. Льюис избрал эпиграфом к XI главе отрывок из Мэтью Прайора о всемогущем Боге и слабом человеке, созданном по его подобию: не доверяйте обманчивой, кажущейся силе своей, — вы слабы и ступаете по краю пропасти, дьявол подстерегает человека и в любую минуту может увлечь за собой в безбрежный роковой океан. Эпиграфу из Прайора Арто предпочел лаконичные строки Бодлера из «Цветов зла», удачно дополнившие заглавие XI главы:

«И крикнут все тогда:

Ты опоздал, о трус! Умри. Пришел твой срок».

(Перевод Э. Линецкой).

В XI главе Арто действительно стремился как можно меньше отступать от Льюиса, но, верный своему принципу, он все-таки по-прежнему подчиняет перевод главному — действию, словно вылущивая суть каждого долгого абзаца, каждой слегка растянутой фразы. Мысль Арто, не задерживаясь на несущественных с его точки зрения деталях, уверенно скользит вперед. Порой он добавляет зловещие мазки, намеренно сгущая темные, мрачные тона. Все, что говорит пылающий преступной страстью Амбросио, в версии Арто звучит эмоциональнее, чем у Льюиса. В XI главе, как и во всем романе, Арто удается задать и выдержать ускоренный, напряженный ритм, его язык взволнован и красочен.

Попытка Арто по-своему «рассказать» современникам «Монаха» Льюиса оказалась весьма успешной: роман с его четко выдержанной ритмичной мелодикой цепко удерживает читательское внимание. Внимательно изучив перевод, выполненный Леоном де Вайи, Арто как бы заново переписал роман, ничего в нем существенно не меняя, создал нечто новое и во многом иное, смелыми живописными мазками обновил старинный сюжет. Как будто перед нами две вариации на одну предложенную тему — «Монах» Льюиса и «Монах» Арто, талантливо выполненные и равно достойные внимания. Одна из них выписана дотошно и скрупулезно и не боится длиннот медленно текущего рассказа, другая — фантазия на тему Льюиса — словно все время старается обогнать первую, торопится вперед, стремительно движется от начала к трагическому финалу.

Галина Федорова

ПРИЛОЖЕНИЕ

Жан Кокто. «Монах» Льюиса по Арто[11]

Еще много дорог нужно пройти нам в Неведомом, прежде чем наши открытия смогут быть гордо названы святотатством. До того, как мы достигнем обитаемой полосы (она, быть может, находится в миллиметре от нас), до того, как услышим шум первых волн, до того, как узнаем маршрут, наш путевой лист, который прорицатели могут пронзить одним движением булавки, чтобы затем развернуть, словно веер, и увидеть, как расположенные друг против друга тысячи точек-следов этого единственного укола становятся тысячами расположенных рядом ориентиров, до того, как мы наткнемся на богов, со страхом поклоняющихся другим богам, которые, в свою очередь, страшатся своих божеств, нам нужно во что бы то ни стало достичь наших прежних границ с помощью приборов, способных вдохнуть новую жизнь в наши давно умолкнувшие органы чувств.