Книга Ледяные небеса - Мирко Бонне

Под тополями напротив останавливаются автомобили. Белого «Моррис Оксфорд Буллноуза» родителей Эннид нигде не видно. Но сейчас еще ранний вечер, все время подъезжают новые автомобили, останавливаются, издают громкий треск и затихают так резко, как будто в них попадает пуля из карабина, выпущенная кем-нибудь вроде Фрэнка Уайлда. Маловероятно, что Малдуны пропустят эту церемонию прощания с героями, ведь она посвящена и их будущему зятю. Бишоп, Болл и Мэннок, трое наших ребят, летят воевать за Париж.

— Ты выглядишь прекрасно, tres chic.

Реджин плотно закрывает глаза, пытается улыбнуться и сжимает мою руку.

Когда мы около первого же красно-белого киоска, где продаются дудки, флажки и сувениры, встречаем Бэйквелла, Реджин не хочет меня отпускать, она не хочет идти с родителями в толпу, шум музыки и рев моторов. Насколько я могу увидеть поверх шляпок, кепок и голов, толпа тянется до самого ограждения, за которым стоят три самолета и расположился духовой оркестр. Там я вижу траву, обширную ровную зеленую поверхность.

— Как знать, кто меня там поджидает, — громко говорит она. — Нет-нет, ни малейшего желания.

Бэйквелл нарядился. Он нацепил белую рубашку и странную шерстяную кофту. На голове у него фуражка, которую он снимает, заметив нас. Я знаю, что ему очень нравится Реджин. Он мнет фуражку в руках и смотрит на нее так, будто получил ее в подарок от сестры.

— Добрый день, Реджин. — Видно, что его губы шевелятся, но услышать, что он говорит, невозможно.

— Per, — говорит мама, она единственная, кто ее так называет, — нет никаких оснований нервничать. Твой брат и мистер Бэйквелл хотят здесь немного осмотреться. И мы поступим так же. Поздороваемся и помашем рукой на прощание.

Отец говорит:

— Пойдем, детка. Я присмотрю за тобой.

Ему еле-еле удается не отставать от меня. Даже когда он видит стоящего перед ограждением в группе людей во фраках своего нового работодателя, я тороплю его и говорю через плечо:

— Пошли, этот никуда не убежит, а Мэннок сейчас улетит!

Мистер Кляйн из Бостона назначил Бэйквелла шефом своей ньюпортской конторы по найму матросов, потому что тот оказался единственным американцем, плававшим с Шеклтоном. Мы проходим мимо, улыбаясь ему и его коллегам по бизнесу, когда он слегка смущенно подносит ко рту кусок дыни.

— Мистер Кляйн, — говорит Бэйквелл, — сэр!

— Мистер Бэйквелл? — спрашивает Кляйн. Он не говорит «сэр!», это было бы неуместно, потому что мой друг не носит ни гамашей, ни фрака, а всего лишь чудную шерстяную кофту.

Когда мы ушли от мистера Кляйна достаточно далеко, Бэйки обращается ко мне:

— Мать твою… он меня вышвырнет, понимаешь? Я потеряю лучшую работу в моей жизни только потому, что ты протаскал деревянную рыбу по всему миру.

— Не потеряешь. А если потеряешь, то найдешь другую. Пошли.

— Я мог бы сжечь ее на Южной Георгии. Прочитать записку и сунуть и то и другое в примус, и делу конец. Скажи-ка, почему я это не сделал.

— Потому что я оторвал бы тебе руку, и ты знаешь какую.

— Надеюсь, ты знаешь, что делать. Где она?

Я хлопаю себя туда, где находится сердце.

— Отлично. Тогда вынь ее.

— Для этого мы и пришли.

Я еще не вижу ограждения, но кругом полно людей в форме, это офицеры-летчики и трубачи. Чем ближе мы подходим к самолетам, тем меньше видим женщин. Там лишь те, кого не смутила грязь. Должно быть, их туда перенесли, потому что на их юбках не видно ни малейшего пятнышка грязи, лишь несколько складок от долгого сидения в автомобилях.

Я не могу представить себе Эннид в штанах, летном шлеме, закрывающем пол-лица, или в куртке земляничного цвета с длинным поясом и металлической пряжкой на спине. Я высматриваю летнее платье в цветочек.

Конечно, для него сейчас слишком холодно — на дворе октябрь. Я не видел ее два с половиной года, вон она стоит между шумными мужчинами в комбинезонах или военной форме перед гигантским оранжево-красным самолетом и одета в тот же плащ, который был на ней тогда в бюро моего отца.

Эннид носит теперь более длинные волосы. Я снова узнаю ее холодное напряженное выражение лица. Нет, она не изменилась, эта полупаническая, полукрамольная мысль словно пронзает меня. Просто прошло время, и она превратилась в женщину. Нет, она не любит этого тощего парня в смешной пилотке, как бы не так! У нее такое же лицо, какое я видел, глядя на лед или лежа в темноте на пропитавшиеся талой водой мате. Я не потерял ее, нет. Ничего и никого нельзя терять, прав Шеклтон, тогда почему, как назло, я теряю мою девочку, мою Эннид?

Едва наши взгляды встречаются, оба чувства сразу улетучиваются — и мой страх от того, что я ее потерял, и неприятие этого. Она стоит по ту сторону ограждения в десяти метрах от меня и крепко держит за руку одноглазого летчика, который улетает на войну и которого она любит. Так смотрят друг на друга чужие люди. Поэтому она еще красивее, чем была в моих воспоминаниях. Но это красота чужого мне человека. Во всяком случае, она не узнает меня с моей бородой и испорченной морозом кожей.

Убежать, вернуться в другой раз с новый силами. И как-нибудь причинить ей боль, вместо того чтобы страдать от этой бессмысленной тоски.

Это я, обезьянка.

Стоящий рядом со мной Бэйквелл молчит, хотя замечает, что со мной. Это — она.

— Отдай. — Он протягивает мне ладонь.

— Нет, — отвечаю я, хотя искушение велико. Я вынимаю рыбку, краска на ней облезла почти целиком.

Если пролезть под ограждением, останется еще пара шагов. Механик, такой же, каким был Герман, стоя на лесенке, приставленной к самолету Мэннока, закрывает откидную дверцу. А на дверце написано имя моей любимой — сделанная ярко-желтой краской надпись: ЛЕТЯЩАЯ ЭННИД.

Про себя я называл наш корабль «Эннидюранс».

Ты полетишь во Францию, говорю я моей рыбке. Ты была со мной на другом конце мира. Ты можешь теперь полететь на войну.

А меня с ней не будет.

— Мэннок! У меня есть кое-что для вас!

Никто, и Эннид в том числе, Эдварда Мэннока больше не увидит.

Я бы крикнул этому парню, который смотрел на меня с доброжелательным любопытством своим единственным глазом на лугу в Ньюпорте, и мне казалось, что он не понимает меня, потому что в мыслях своих он уже улетел, я бы крикнул ему, стараясь перекричать рев моторов, то же, что крикнул нам пастор Гюнвальд в заснеженной церквушке в Гритвикене:

— Поверните обратно, Мэннок, если не хотите, чтобы с вами случилось то же, что с королем Сверриром!

Я не знаю, почему мне пришла в голову эта фраза, когда я передавал Мэнноку рыбку и стоящая рядом плачущая Эннид узнала меня. В вихре, который поднимали вращающиеся пропеллеры, я вдруг понял, чему я обязан своему счастью. Не прочитав записку, хранившуюся в животе рыбки, я понял, что в ней было написано, и одновременно понял, что слова ничего не значили — дело в самой рыбке. Ужасно, но талисман Эннид не принесет счастья Мэнноку, потому что не от нее он попадет к нему. А моей прямоты и искренности будет для этого недостаточно, так же как слез и рыданий Эннид. Он будет помнить о них, но в руках их не подержишь.