Книга Штрафбат - Эдуард Володарский

Морпех Олег Булыга, дремавший в секрете перед окопами штрафников, очнулся от негромких голосов, раздававшихся совсем рядом. Он выглянул из неглубокого окопчика и увидел в рассветном тумане Глымова, Леху Стиру и Чудилина. Саперными лопатками они забрасывали землей какую-то яму.

— Хорош, — сказал Глымов. — Надо бы плащ-палаткой сверху прикрыть, не ровен час дождик зарядит.

— Раньше все съедим и выпьем, Петрович, — ответил Леха Стира.

— Если на всех раздать — враз ничего не останется, — сказал Чудилин.

Они попрыгали в окоп и ушли. Булыга подождал немного, потом выбрался из укрытия и, согнувшись, побежал туда, где только что были штрафники. Добежав, он оглядел пологий холм свежей земли, вынул свою лопатку и стал откапывать. Скоро штык лопатки глухо звякнул, наткнувшись на что-то железное. Поработав еще немного, Булыга вытащил из земли банку, долго рассматривал ее с недоумением. Потом достал нож, вскрыл банку, понюхал и стал торопливо уплетать пахучую тушенку.

— Вы где пропадали? — раздраженно встретил их новый комбат Головачев.

— Да спали тут неподалеку. — Глымов неопределенно указал рукой в сторону.

— Отвечайте правду! — Головачев посмотрел на заляпанные свежей грязью сапоги всех троих. — Вас по всем блиндажам искали!

— Ты меня на вранье не лови, комбат, — нахмурился Глымов.

— К старшему по званию обращаться на «вы», — свистящим шепотом произнес Головачев.

В блиндаже было полно солдат, и все слушали.

— Разрешите обратиться, гражданин бывший подполковник, а ныне комбат штрафного батальона? — козырнув, четко отрапортовал Глымов.

Головачев, поперхнувшись при словах «бывший подполковник», нахмурился, ответил:

— Обращайтесь.

— А не пошел бы ты к нехорошей маме щи хлебать с мудями… — внятно и так, что было слышно всем, проговорил Глымов.

Наступила гробовая тишина.

— Как ваша фамилия, боец? — напряженным голосом спросил Головачев Jlexy Стиру.

— Ну, Стира, — ответил тот.

— А ваша как фамилия? — Головачев взглянул на Чудилина.

— Чудилин моя фамилия…

— Арестовать его. Я приказываю, — сказал Головачев.

— Чево-о-о? — протянул Леха Стира.

— Арестовать его. Я приказываю, — повторил Головачев. — Или все трое пойдете под трибунал.

Все трое остались стоять, как стояли. Весь блиндаж напряженно молчал. И вдруг из глубины раздался чей-то голос:

— Слышь, бывший подполковник. Ты шибко тут не гоношись. Тут и бывшие полковники есть. Мы тут все одним миром мазаны — так что закрывай варежку и оставь людей в покое.

И штрафники сдержанно загудели. В полумраке яркими точками светили огоньки цигарок.

— Все? — повернулся к штрафникам Головачев. — Или еще есть желающие высказаться?

— В другой раз, комбат, — отозвался тот же голос. — В бою виднее будет.

— Грозитесь? Тогда слушайте, что я вам скажу! — выкрикнул Головачев. — В штрафбате будет железная дисциплина или…

С протяжным громким скрипом открылась дверь блиндажа, и в проеме появилась большая сутулая фигура Твердохлебова. Головачев осекся, смотрел на него, открыв рот.

— Комбат пришел… — тихо и изумленно сказал кто-то, но его услышали все, и еще чей-то голос радостно заорал:

— Здорово, комбат, а мы думали, тебя расстреляли!

— Да пока передумали… отсрочку дали, — слабо улыбнулся Твердохлебов, и штрафники ринулись к нему, обступили плотно, обнимали, жали руки, хлопали по спине и плечам. Это были те семнадцать, что остались в живых от прежнего состава батальона.

— У вас чего тут? — спрашивал Твердохлебов. — Что за собрание?

— А нас всех новый комбат под трибунал отдал! — звонко ответили ему и дружно захохотали.

— Сразу всех? — улыбался Твердохлебов.

— А чего ему мелочиться? Всех под трибунал — одному воевать удобнее!

И снова — оглушительный нахальный хохот.

Головачев протолкался сквозь толпу штрафников и вышел из блиндажа.

Уже ночью, когда все спали, Твердохлебов и Глымов, лежавшие рядом у стены, закурили, и Глымов спросил коротко:

— Сильно метелили?

— Ребятки там старательные… — ответил Твердохлебов и добавил после долгой паузы: — Я там, брат Глымов, повеситься хотел…

— Понимаю… — отозвался Глымов.

— Сломали они меня… вчистую… — Твердохлебов пыхнул дымом.

— Не верю, — ответил Глымов.

— Правду говорю, Антип Петрович… я теперь не вижу в жизни смысла… да и жить не хочу… — бесцветным, равнодушным голосом говорил Твердохлебов, широко открытыми глазами глядя в черноту потолка.

— Не верю… — повторил после паузы Глымов.

— Верь — не верь… — громко вздохнул Твердохлебов, — а мне теперь, Глымов, одного только и хочется… смерти…

— Окстись, что мелешь-то? — вдруг раздался рядом с ними голос отца Михаила.

От неожиданности Твердохлебов и Глымов вздрогнули. Глымов даже цигарку выронил, стал искать, приподнявшись на локте.

— Ну тебя к чертям собачьим, святой отец, рявкаешь, как припадочный — заикой человека сделать можно!

— Я за тебя молился денно и нощно, комбат, — продолжал гудеть отец Михаил. — Чтоб укрепил Господь силы твои душевные, чтоб даровал тебе крепость и силу противостоять супостатам бесовским! А ты теперь смерти просишь… грех это великий, Василь Степаныч…

— Это кто ж супостаты бесовские? — спросил Твердохлебов.

— Знамо кто… Харченки всякие и ему подобные… воры и губители…

— Да вот он тоже вор… — Твердохлебов указал на Глымова. — Тоже, значит…

— Нет, не значит, — перебил отец Михаил. — Оптину пустынь, где святые старцы живут, тоже вор и разбойник основал. Оптей звали. Уж такой несусветный душегуб и разбойник был — свет не видывал. А снизошло ему Божеское откровение, и отрекся он от жизни прежней, и поселился в глуши, и Богу стал истово молиться…

— Святым стал? — весело спросил Глымов.

— Стал. И место то с тех пор святым почитается.

— Ну, тады я спокоен, — хмыкнул Глымов. — У меня все впереди… Может, еще святым стану, хе-хе-хе…

— Так что, Василь Степаныч, родимый, не зови смерть — Господь захочет, сам тебя на небеса заберет… — прогудел отец Михаил.

— Возьмут тебя архангелы под белы руки и понесут прямиком в рай, — мечтательно заговорил Глымов. — А у ворот тебя святой Петр с ключами встречает. Скажет тебе: «Здравствуй, Василий Твердохлебов, много ли тебе пришлось на земле грешной помучиться? Много ли тебя били, предавали и обманывали? Много ли тебя в неволе держали? Много ли холода и голода терпеть пришлось?» И ты ответишь: «Да вдоволь всего хлебнуть пришлось, святой Петр».