Книга Военный Петербург эпохи Николая I - Станислав Малышев

В среде дворян того времени было принято отдавать девушек замуж в очень раннем возрасте, в 16–18 лет, зачастую даже не спрашивая их желания. Мужчины же, напротив, не торопились жениться, посвящая молодость холостяцким пирушкам, любовным приключениям, наживая чины, награды, имущество, положение в обществе. Кто-то вступал в брак после 30 лет, кто-то в 40 и даже 50 лет, а то и позже. Для родителей невесты важны были богатство, родовитость и высокое положение жениха, молодость же не означала для них ничего, кроме бедности и легкомыслия. Разумеется, в таких браках молодые жены старых мужей не могли быть верными, и у них были романы с молодыми людьми. Честь незамужней дворянской девушки была чем-то священным, поведение — строгим и сдержанным. Потерять невинность до свадьбы было страшнее смерти. Замужняя же дама получала относительную свободу, которой пользовалась в полной мере. Самой свободной была жизнь молодой вдовы. Были, конечно, и такие пары, где и жених, и невеста были молоды и соединялись по взаимной склонности, но и неравные браки были обычным явлением, что автоматически вело к прелюбодеянию; поэтому для николаевского Петербурга довольно типичным был любовный треугольник, «вершинами» которого становились старый, черствый, неинтересный, зачастую даже немощный муж-рогоносец, молодая жена, желающая испытать настоящую взаимную любовь или страсть во всех смыслах этого слова, и молодой гвардейский офицер. В разговорах, слухах и пересудах гвардейской молодежи обманутый муж всегда выглядел карикатурой, жена — жертвой мужа и своих родных, а молодой любовник — героем. К несчастью, этот штамп тогдашние светские люди автоматически перенесли на историю с Пушкиным, Натали и Дантесом. Тем более что Натали вышла замуж за поэта по воле своих небогатых родителей, за неимением более выгодного и «солидного» жениха, чем Пушкин.

Соратник Пушкина по литературному поприщу князь Владимир Одоевский, как знаток большого света, в одной из своих сказок иронично подчеркивал разницу в возрасте жен и мужей: «…таков уже у нас обычай; девушка умрет со скуки, а не даст своей руки мужчине, если он не имеет счастия быть братом, дядюшкой, или еще более завидного счастия — восьмидесяти лет от рода».[154]

У Лермонтова в романе «Княгиня Лиговская» родители стыдят свою дочь: «Вот, матушка, целый год пропустила даром, отказала жениху с двадцатью тысячами доходу, правда, что он стар и в параличе, да что нынешние молодые люди!».[155]

В повести Марлинского «Испытание» молодая графиня так оправдывает свою любовь к офицеру-гвардейцу: «В пятнадцать лет меня посадили за столом подле какого-то старика, которого я запомнила только по чудесной табакерке из какой-то раковины. Ввечеру мне очень важно сказали: „Он твой жених, он будет твоим супругом"; но что такое жених, что такое супруг, мне и не подумали объяснить, и я мало заботилась расспрашивать. Мне очень понравилось быть невестою — как дитя, я радовалась конфетам и нарядам и всем безделкам, которые мне дарились… Наконец, я стала женою, не перестав быть ребенком, не понимая, что такое обязанности супружества, и, признаюсь, потому только заметила перемену состояния, что меня стали величать „вашим сиятельством". Долго не замечала я, что муж мой мне не пара ни по летам, ни по чувствам. Для визитов было мне все равно, с кем сидеть в карете, дома же он слишком занят был своими недугами, а я своими забавами и гостями. Однако же в семнадцать лет заговорило и сердце…».[156]

К тому времени уже не одно поколение петербургских, как и вообще всех русских красавиц, делало однозначный выбор в пользу военных. Молодые дамы — для любовного приключения, девицы — для вздохов, мечтаний, грез или, при согласии родителей, для брака предпочитали гвардейских офицеров. В 1800-х годах это были буйные, дерзкие, гордые, своенравные повесы, игроки и дуэлянты, которые с честью выдержали неудачные для России первые кампании с Наполеоном. После 1814 года — спасители России, победители Наполеона, прошедшие всю Европу, бесстрашные герои, культурные, образованные, тяготевшие к вольномыслию и участию во всевозможных тайных обществах, от самых невинных до весьма рискованных. При Николае I — герои Турецкой и Польской кампаний и покорения Кавказа, монархисты, патриоты, рыцари, романтики, более дисциплинированные, прагматичные и менее склонные к дуэлям, чем их предшественники. В этой среде рождались типажи для литературы — пушкинские Германн и Томский, лермонтовские князь Звездич и Печорин, карикатурный гоголевский поручик Пирогов, военные персонажи Одоевского, Некрасова, Марлинского. Гвардейские офицеры не только служили типажами для героев произведений, но и, наоборот, подражали им — ставили на тройку, семерку и туза, как Германн, напускали на себя пресыщенный и разочарованный вид, как у Печорина, или говорили цветистым, насыщенным каламбурами, языком героев Марлинского.

Обер-офицеры Кавалергардского полка. Рис. 1830-х гг.

В бравых гвардейцах женщин привлекали выправка, ловкость, красота мундира, почет и опасности службы, подвиги в сражениях, усы, украшавшие лицо каждого офицера, и, конечно, блестящая будущность. В разных повестях Марлинского в описаниях петербургских великосветских балов мы читаем: «Рассеянно, будто из милости подавая руку молодому офицеру, княжна NN прогуливалась в польском, едва слушая краем уха комплименты новичка; зато как быстро расцветало улыбкою лицо ее, когда подходил к ней адъютант с магическою буквою на эполетах; как приветливо протягивала она ему руку свою, как будто говоря: „она ваша"».[157]

«…Покуда еще шесть контр-дансов и две мазурки вьются и сплетаются перед ней в будущем с орденскими лентами, с канителью эксельбантов, с цветами золотого шитья, покуда тщеславие ее зыблется на пуху белых султанов, играет с лучами коварных звезд — о, тогда для нее нужны целые хоры похвал, целые толпы поклонников».[158]

«Взор ее не замечает ничего, кроме густых эполетов, кроме звезд, которые блещут ей созвездием брака, и дипломатических бакенбард, в которых фортуна свила себе гнездышко».[159]

Марлинский намекает на то, что из всех чиновников одни только дипломаты могли тягаться с военными в деле успеха у женщин — им помогали причастность к судьбам мира и, разумеется, дипломатические способности. Остальным статским и неслужащим молодым людям оставалось только завидовать, и для собственного утешения представлять военных ограниченными людьми. В 1836 году Лермонтов в романе «Княгиня Лиговская», упоминая присутствующих на балу «пять или шесть наших доморощенных дипломатов», отмечал их отношение к офицерам: «Они гордо посматривали из-за накрахмаленных галстухов на военную молодежь, по-видимому, так беспечно и необдуманно преданную удовольствию: они были уверены, что эти люди, затянутые в вышитый золотом мундир, не способны ни к чему, кроме машинальных занятий службы».[160]