Книга Железный тюльпан - Елена Благова

Столы были накрыты на славу. Среди официантов я увидела моего родного халдея Витю. Он помахал мне рукой. Дура, он машет рукой не тебе, а Любе.

Чертог, грубо говоря, сиял.

Мне на шею, вывернувшись откуда-то из людской шевелящейся восторженной саммы, бросилась Серебро. Ее мордочка улыбалась, а в глазах затаилась странная тревога. Она крепко обхватила меня рукой за шею и воскликнула:

— Мать, ты была бесподобна! — и шепотом добавила: — А они все, суки, и не подозревают, что мы с тобой тут по Комсомольской недавно шныряли и в этом «Парадизе» поганом паслись. Знай наших!

Ее губы клюнули меня в губы, и ее, нарядно одетую по случаю моей премьеры, оттеснили поклонники, завывавшие дружно: «Автограф! Автограф!»

Я работала ручкой, надписывая книжки, проспекты, журналы, бумажки и даже ресторанные салфетки, и смотрела поверх голов. Нет, Каната не было нигде. Ну да, он не пришел, хотя сказал мне, что придет. Ну да, он не хочет видеть все эти рыла. Хари. Ряшки. На одного Зубрика поглядеть — стошнит. А ведь я, в бытность свою шлюхой, и с такими спала.

Беловолк был рядом. Он просто пас меня. Как пастух. Как Сим-Сим раньше.

Бедный Сим-Сим. Тебя тоже кокнули.

А сегодня мне придет конец.

Моральная смерть — ведь это тоже смерть, Алка. Может быть, даже хуже реальной.

— Любочка, дорогушенька, вот сюда, сюда, к нам! Не побрезгуйте нашим обществом!

Беловолк, где ты? Я обернулась. Он улыбнулся мне глазами: ничего, все в порядке. Они окружили меня, все трое. Зубрик встал справа. Бахыт — слева. Рита оказалась напротив меня. Прямо передо мной.

— У нас свободное место. Мы держим его специально для вас.

В зале надрывалась музыка. Крутили мои песни. Любины песни. Что же еще могли сегодня крутить?!

«Ах, шарабан мой, американка…»

Рокеры Лехи Красного и «Аргентум» в полном составе, набившиеся в «Парадиз», вели себя слишком вольно. Можно сказать, разнузданно. Они курили, развалившись на спинках ресторанных кресел. Сажали девочек на колени. Лезли им под юбки. Сквернословили, чем дальше, тем неприкрытее. Ржали как кони. Они воображали, наерное, что они оттягиваются на тусовке у Лехи Красного.

Кое-какие пары уже выползли на середину зала, изгибались в рок-н-ролле под мой стильный старинный «Шарабан». Девицы выставляли вперед тощие, как прыщи, груди, отклячивали зады в фирменных джинсах, мальчишки подгибали, как кузнечики, ноги-стручки. Музыку сменили. На весь зал загрохотал привычный, любимый молодняком тяжелый рок. «Металлика». Профессиональная группа. Я, благодаря Мише Вольпи и куче заслушанных кассет, уже неплохо разбиралась в современнм роке. Вот и прошел мой «Карнавал», а через неделю в Москве выступают «Скорпионз». Рокеры меня, единственную из попсы, не презирают, а уважают. Потому что я тоже хулиганка, я смелая, я и по-ихнему запросто могу. Вон как Серебро. Эй, Серебришка, где ты?.. Вон, вон она, отплясывает с ниггером из кордебалета, да как ловко, просто не хуже Риты Райт…

Рита через стол пожирала меня глазами. Видно, я выглядела вкуснее красной икры, лежащей на накрахмаленных скатертях в хрустальных вазочках.

Все понятно. Они будут сейчас меня брать.

Как? Увидишь. Что ты торопишь события.

Если кто-то из них троих убил Любу, и я об этом достоверно узнаю сегодня — мне бы успеть об этом сказать Горбушко.

Позвонить! В сумке у меня сотовый, а сумка — на тонком черном ремешке — на плече.

Ты не успеешь позвонить. Они не дадут тебе.

Ты думаешь, Рита тебя уберет прямо здесь? Она настолько сумасшедшая, чтобы убить человека прямо в ресторане, на банкете, среди танцев, тостов и пьяного музыкантского разгула?

Я не видела Беловолка. Я поискала его глазами в толпе. Он же сидел вон там, там! Его не было. Ну и что, Алка, не пори горячку отчаяния, он просто вышел покурить. Он просто вышел облегчиться. Он вышел поцеловаться с какой-нибудь подвыпившей юной рокершей, он же мужчина, в конце концов, твой Беловолк, которого ты держишь за домашний шкаф. Я почувствовала себя одинокой и в опасности. И Рита заметила это. И губы ее дрогнули в злорадной улыбке.

— Ну что, дорогая, быстро — имя! — сказала она тихо, быстро и отчетливо, перегнувшись ко мне через стол, поигрывая горящей сигаретой в пальцах, сбрасывая пепел в блюдо с нарезанной тонкими ломтями ветчиной. — На кого ты работаешь? Откуда ты, проходимка, так хорошо осведомлена о гибели Лисовского? Откуда ты знаешь секреты его алмазных фирм? Ты не так проста, какой искусно прикидываешься. Ты опасна, детка. Тебя надо обезвредить. Я устала нервничать. И Бахыт тоже устал. Быстро, имя! На кого!

Я откинулась на спинку ресторанного кресла. Рокеры за моей спиной уже разбуянились вовсю, отплясывали как на пьяной свадьбе, выкрикивали: «Банза-а-ай!», «Уау-у-у!», «Йаху-у-у!..». Постарайся смотреть на эту змею как можно холоднее, Алка. Сумку подгреби к себе поближе. Господи, где Беловолк?! У него же тоже есть оружие!

Если я не назову им имя Павла Горбушко — они убьют меня?!

Возможно. По правую руку от тебя — Зубрик. По левую — усатый Бахыт. Напротив — Рита. И у каждого из них, будь уверена на сто процентов, в кармане — пушка с глушителем. Народ в шуме и гаме ничего не услышит. Зубрик всадит мне пулю в бок, и я повалюсь ему на руки. И он подхватит меня на руки, зажмет мне рот рукой и потащит к выходу, будто бы понесет меня, Любу Башкирцеву, пьяненькую уже, хмельную, на руках, как рыцарь, на свежий воздух. Беловолка нет, они умыкнут меня незаметно. А что, если они Беловолка уже… убрали?!

А еще красивее будет, если Рита сама пошлет тебе пулю в грудь. Надо всегда встречать смерть грудью. Так писали во всех героических книжках, которые я читала в детстве на станции Козулька.

У них не получилось стереть с лица земли совсем Любу Башкирцеву. Люба родилась во второй раз. Но я — не Люба, и я сильно мозолю им глаза. И потом, у меня драгоценный Тюльпан. Им надоело интеллигентно обхаживать меня, чтобы я им его продала за суперцену. Гораздо проще по-бандитски грохнуть меня и спокойно взять Тюльпан у меня из сумочки. Вот из этой самой, которая висит на плече на ремешке.

Я ощутила ребрами холод пули и пожар смертельной раны. Я передернулась. Рита бросила сигарету в ветчину. Ее бездонные глаза приблизились, и я утонула в них.

— Ты, сволочь. Говори быстро. Если не скажешь…

Ресторан весь вибрировал и гудел. Рокеры сотрясали подошвами паркет. Люстры заволакивались табачным дымом. Гости банкета, приглашенные и нелегалы бойко поднимали рюмки, звенели бокалами, вливали в себя водки и вина и жрали, жрали, жрали. Радость человека — нажраться от пуза на халяву. Погудеть на дармовщинку. Поплясать на бешеном «Карнавале» у самой Любки Башкирцевой. Век не забудут.