Книга Паруса, разорванные в клочья - Владимир Шигин

— Начинайте! — нетерпеливо махнул перчаткой министр командиру корвета капитан-лейтенанту Кологривову.

Адмиралтейский батюшка скороговоркой отслужил молебен и окропил форштевень корвета святой водой. Корабельные мастера Яков Лебрюн и Иван Исаков в последний раз прошлись под днищем своего детища, глянули, все ли ладно.

— На подпоры! — крикнул Исаков столпившимся поодаль мастеровым.

Те подбежали к удерживающим на стапеле судно балкам и по команде Исакова в три удара выбили из-под них клинья. Балки рухнули, и освобожденный от пут корвет медленно заскользил в воду. Смазанные салом полозья шипели и дымились. Еще минута — и корпус «Флоры» закачался на невской волне.

— Ура! — закричали выстроенные вдоль берега матросы местного экипажа и портовых рот.

— Ура! — подбросили в воздух свои форменные шляпы-цилиндры бывшие на палубе новорожденного судна члены команды.

Музыканты заиграли что-то веселое и бодрое.

Кологривов подошел с рапортом к Чичагову. Доложив по всей форме, сказал:

— Ваше высокопревосходительство! Офицеры корвета приглашают вас на торжественный обед в честь спуска судна!

— Спасибо! Спасибо! — закивал головой министр. — Но увы, я очень тороплюсь! Прошу передать всем мои поздравления с сегодняшним праздником и извинения, что не могу разделить с вами праздничную трапезу!

Коляска с министром укатила. Рядом с командиром корвета широко улыбался французский корабел Де ля Брюн-де-Сент Катэрин, именуемый своими российскими коллегами для простоты обращения Яковом Яковлевичем Лебрюном. Долгие годы он служил корабельным инженером в Тулоне, откуда в революцию бежал в Турцию. Однако тамошние порядки также не пришлись по душе французскому аристократу, и он перебрался в Петербург, где и нашел свою вторую родину. Минуют годы, и Яков Лебрюн возглавит кораблестроительное училище, станет инспектором корпуса корабельных инженеров и генерал-лейтенантом. Пока же он вместе с русским мастером Иваном Исаковым создал здесь свое первое судно, воплотившее лучшие черты российского и французского кораблестроения.

Корабельные мастера, в отличие от министра, уговаривать себя не заставили и тотчас присоединились к направляющимся на торжество. Гуляли весело, с чисто русским размахом, отчего и вывели непривычного к таким делам Лебрюна из строя на несколько суток.

— Мне не трудно корабли строить! — стонал потом Лебрюн с мокрым полотенцем на лбу, дома на диване возлежа. — Но как трудно постройку тех кораблей праздновать!

На следующий день Всеволод Кологривов занялся перешвартовкой своего судна к достроечной стенке. Мелкой работы на корвете предстояло еще много: начиная от установки мачт с такелажем и кончая погрузкой всевозможных принадлежностей. Времени на раскачку и вправду не было никакого. Корвет уже был предварительно зачислен Чичаговым в состав вспомогательной эскадры, отправляющейся в поддержку Сенявину в Средиземное море воевать с французами.

Так начала свою недолгую жизнь «Флора» — корвет, чья судьба оставит свой след в истории отечественного флота.

После завершения достроечных работ «Флора» наконец-то впервые оторвалась от берега. С вооружением торопились так, что в помощь команде по приказу командира порта прислали даже несколько десятков кадетов из Морского корпуса. И вот корвет на рейде. Вид нового блистающего свежей краской судна всегда приятен морскому глазу, а потому проходящие мимо яличники искренне выражали свой восторг

— Ну и «Флора», ну и пава! Расфуфырилась, что девка на выданье! Хоть счас под венец! Поглядим, как еще эта краля в море покажется, матросу ведь кораблик не для любования потребен!

Однако, как ни торопились со снаряжением корвета, но к моменту выхода вспомогательного отряда из Кронштадта до конца все доделать не успели. Уходящие в Средиземное море корабли давно были уже собраны в полной готовности на Большом Кронштадтском рейде, а «Флору» все еще чем-то лихорадочно загружали, что-то на ней доделывали и переделывали. Никто теперь не знал, включат или нет еще толком недостроенное судно в число уходящих.

* * *

Наконец определился окончательный состав уходящей в поддержку дивизии Сенявина эскадры: линейные корабли — 80-пушечный «Сильный» под брейд-вымпелом капитан-командора Игнатьева, 80-пушечный «Твердый» капитана Малеева, 78-пушечный «Рафаил» капитана Лукина, 66-пушечный «Мощный» капитана Крове и 60-пушечный «Скорый» капитана Шельтинга; кроме того — 36-пушечный фрегат «Легкий» капитан-лейтенанта Повалишина, 30-пушечный шлюп «Шпицберген» капитан-лейтенанта Малыгина, корвет «Флора» капитан-лейтенанта Кологривова и 14-пушечный катер «Стрела» лейтенанта Гамалея.

Все корабли и суда только что со стапелей, а потому исправны и вооружены по последнему слову. Командиры, офицеры и команды тоже отобраны особо. Много слухов вызвало назначение командиром столь большого соединения не адмирала, коих было на флоте Балтийском в избытке, а тридцатипятилетнего капитан-командора Игнатьева, который и чин-то свой командорский всего несколько месяцев назад получил. На назначении Игнатьева настоял министр Чичагов.

В бешеной лихорадке вооружения корвета «Флора» прошло еще несколько дней. Затем судно посетил командир Кронштадтского порта вице-адмирал Ханыков. Придирчиво оглядев «Флору», он провел несколько учений, затем, велев выстроить команду, поблагодарил ее за службу. Кологривову он сказал:

— С первым же попутным ветром снимайся с якоря и догоняй Игнатьева в Копенгагене!

Едва командир порта покинул корвет, как за ним на берег потянулись и офицеры, кто за покупками, кто в последний раз побыть в кругу семьи. Вечером на корвете было много гостей, как офицерских, так и матросских. Кологривов был снисходителен и всем позволил проститься перед дальним вояжем. Как будут за это благодарны ему впоследствии подчиненные!

Попутный ветер подул утром 1 сентября и сразу же «Флора» вступила под паруса. Некоторое время за корветом шло еще несколько шлюпок с женами и детьми. Со шлюпок что-то кричали и махали руками, но ветер относил слова, и никто ничего не слышал.

— А где ваша семья, Всеволод Семенович? — поинтересовался у Кологривова старший офицер лейтенант Гогард.

— Я своим еще вчера велел дома оставаться!

— Что так?

— Долгие проводы — лишние слезы, Генрих Генрихович!

Наконец отстали и шлюпки. За Толбухиным маяком ударил свежий зюйд-зюйд-вест, и «Флора», забирая его в паруса, ходко пошла вперед. За кормой в туманной дымке исчезли гранитные форты Кронштадта, для многих, как оказалось, навсегда.

Первый день плавания всегда полон неразберихи и суматохи. Не стала в этом случае исключением и «Флора». А потому Кологривов то и дело играл авралы, парусные и пушечные учения. Выправляя неизбежный дифферент, несколько раз перетаскивали грузы. То и дело меняя курс, командир изучал поворотливость и маневренность своего нового судна. Койки команде раздали в первый день лишь в одиннадцатом часу вечера. В книге приказаний уже после отбоя старший офицер записал: «К подъему флага всю команду, кроме вахтенных, поставить фрунтом, чисто одевши, и чтоб внизу никого не было, сие строго соблюсти. Господин капитан изволит сказать команде слово».