Книга Самое Тихое Время Города - Екатерина Кинн

– Ладно, – сказал майор. – Прочтите и подпишите протокол на каждой странице, а я вам сейчас пропуск выпишу.

Получив пропуск, Андрей пошел на выход.

Спустился по лестнице – мимо пионера со шпионом, неболтливой гражданки и сталевара с инженером. Он помнил, что здесь должен быть гулкий полутемный вестибюль, но его не было. Был такой же коридор с рядами дверей и матовым окном в конце. Прошел по третьему этажу в другую сторону? Может быть. А еще, дурак, не додумался рассмотреть здание снаружи. Ладно, в торце обязательно должна быть лестница. Андрей быстро добрался до торца. До окна с матовым стеклом. На подоконнике стояла массивная бронзовая пепельница с фигурками кавалеристов в буденовках, из нее торчали разнообразные окурки. Пахло табачным перегаром. Андрей всю жизнь ненавидел этот запах – холодного табачного перегара, пыльного сукна, чернил и кислой тягомотной скуки. Запах казенного дома.

Пустого казенного дома. Странная гулкая тишина – ну когда она бывает в отделении милиции или в районной прокуратуре, черт побери? Что здесь творится?

На первом этаже эта боковая лестница упиралась в запертую хозяйственную дверь. Андрей пошел вверх. Второй этаж – тот же сумрачный коридор, посередине светлеет двойная дверь на лестницу, в торце коридора – окно. Третий этаж… По стенам – плакаты гражданской обороны, двери-двери-двери… Андрей решил пройти по третьему этажу и спуститься по другой лестнице, в дальнем конце коридора. Натуральный лабиринт, ориентацию он уже потерял, хотя, казалось бы, все должно быть просто. Он миновал кабинет майора с невнятной фамилией, знакомые плакаты – и тут ему преградили путь трое.

– Гражданин Соколов? – спросил передний, небрежно козырнув.

– Я, – сказал Андрей. Неожиданным встречным он обрадовался – у них можно было спросить, где выход. – Вот, выход найти не могу…

Офицер глянул на пропуск:

– Нет печати, вот и не находите. Пройдемте, – сказал он и пошел по коридору. Андрей пошел следом за ним, остальные двое – сзади. Что-то странное было в этом офицере, что-то, чего Андрей никак не мог конкретизировать. Пропуск без печати он по-прежнему сжимал в руке, как спасительную соломинку. Куда они его ведут? Печать ставить? А на фига такой конвой? В чем дело? И почему без печати выхода не найти?

Они вошли в лифт – тяжеловесно-роскошный официозный лифт пятидесятых годов.

И вот в лифте он испугался. Андрей никогда не боялся официальных учреждений, паспортного режима и проходных – все-таки сын офицера, полжизни по военным городкам и заставам, но в лифте он оказался нос к носу с сопровождающим и обмер. У того были нарисованные голубые глаза. И плакатное лицо. И лазоревые петлицы на щегольском кителе довоенного образца.

Лифт остановился. Андрей не успел ничего спросить, да и не хотел. Мысль была одна – делать ноги. Только бы узнать, куда прорываться. Потому он продолжал делать вид, что все идет как надо и он ничего не замечает.

Этот коридор был гулким и нежилым, но народу, в отличие от нижних этажей, попадалось предостаточно. Встречные как будто спрыгнули со старых плакатов, они были крепкие, румяные, с открытыми суровыми лицами и честными глазами, в ладно подогнанном обмундировании, только вот сапоги не стучали по паркету… да и паркет был ненастоящий, все жилочки-трещинки были тщательно прорисованы. И на этом нарисованном паркете виднелась только его собственная тень. Других не было.

Торжественно и медленно отворилась тяжелая дверь, за ней открылась приемная с зелеными бархатными шторами. Он почти ожидал именно такого антуража – опять из фильмов про Кровавую Гэбню. Андрей опомнился только в кабинете. Да, оно. Полумрак. Массивная мебель, кожаная обивка, зеленое сукно огромного танкообразного стола, красный тяжелый бархат опущенных штор. На столе лампа на бронзовой ножке с зеленым грибообразным абажуром. И свет ее выхватывает нижнюю часть лица кого-то, восседающего за столом. И виднее всего толстые темные мокрые губы. Остальное тонет в темноте – лампа светит в глаза входящему. И кто-то еще стоит там, у невидимого окна, тяжелый, бронзовый, как статуя командора. Андрей не то чтобы увидел – скорее почувствовал его присутствие.

Собственное тело тоже казалось тяжелым. Оцепенелым в отлитой металлической форме. Осознание этого ощущения испугало и заставило очнуться. Это оцепенение и есть парализующий страх, понял он и разозлился на себя. В таком разозленном состоянии однажды он, тихий мальчик из художественного кружка, попер на троих дворовых заводил, которых боялись даже старшеклассники. В таком состоянии он стряхнул с руки визжащую перепуганную девушку и выбил нож у грабителя. Так какого, спрашивается, осьминога отступать перед плакатными выходцами с их старыми штучками – лампой в глаза и дурацкой чертовщиной? Андрей осторожно вдохнул и выдохнул и решительно пододвинул к столу стул. И сел, не дожидаясь приглашения, – так, чтобы выйти из светового конуса.

Губы с той стороны улыбнулись. На стол паучками выползли суетливые руки с толстыми пальцами.

– Пришлось самим за вами зайти, раз вы к нам отказались, – с неуловимым неопределенным акцентом проговорил тусклый голос, похожий на стук древних костей под лопатой могильщика. – Я не буду ходить вокруг да около.

– Да уж, пожалуйста, – съязвил Андрей. – Не ходите.

Губы снова растянулись в улыбке. Так улыбается кот, глядя на отважного мышонка.

– Если вам угодно. – Пальцы покрутились, словно пауки ощупали друг друга. – Вам предлагается сделка. Нам известно о ваших взаимоотношениях с дочерью академика Фомина, Викторией.

Андрей сжал кулаки. Губы снова улыбнулись. И опять зашевелились, мясистые, сытые, страшные.

– Мы можем помочь вам. Вы должны уговорить академика прекратить сопротивление. Он все равно наш, и он это знает.

– Тогда почему вы сами его не возьмете?

Губы вытянулись в жесткую, злую и презрительную линию.

– А это не ваше дело! Не ваше! – Голос превратился в шипение, и пальцы на столе зазмеились, словно были они пластилиновые и умечи менять форму. Пальцы удлинялись и ползли, в вожделении покачивая приподнятыми кончиками, к Андрею. – Он наш. Он раньше или позже будет наш. – Губы снова раздвинулись в улыбке и захихикали. – Он же подпись-то поставил, поставил. И два приглашения в корзинку выбросил.

– Какие приглашения? – Любопытство оказалось составной частью злости.

Губы ухмылялись.

– Узнаете, узнаете… И тогда уже ничто нам не помешает.

– А я-то тогда вам зачем?

– А вы нам, в общем, не нужны. Но… – Пальцы снова утянулись, сократившись, как пиявки. Голос посуровел, губы отвердели. – Ваше дело – заставить академика отказаться от последнего, третьего приглашения.

– За каким хреном? Вам нужно, вы и заставляйте.

Понятно. Они торопятся. Почему – неважно, сейчас этот фактор времени – его козырь. «И ничего вы мне не сделаете. Вы – ненастоящие. Вы миф. Вас вообще никогда не было, вы тупая придумка».