Книга Русский клан - Виктор Косенков

И достал.

Почти сразу же он получил два ранения. В живот и в руку.

Сергей видел, как скорчился Михаил, как пули вышибают фонтанчики грязи вокруг него. Не раздумывая, младший Огарев бросился вперед, выстрелил туда, где за стеной воды маячили злые черные тени. Ухватил Полянского за воротник и потянул. Потянул, упираясь ребристой подошвой в землю. В свою. Родную. Настоящую.

Заминка позволила бандитам выскочить из сектора обстрела снайпера. И пока Эллочка меняла позицию, четверо оказались во дворе дома Морозовых.

Минутой раньше Юрий Павлович поднялся из кресла и сделал два шага к картине.

— Ты понимаешь меня?! Понимаешь или нет?! — заорал он. — Я знаю! Ты должен меня понять!

«Почему он разговаривает с картиной в мужском роде?» — мелькнул у Ларисы нелепый, совершенно лишний в этой ситуации вопрос. Она понимала, что вот-вот произойдет непоправимое, в дом ворвутся… Ее палец застыл на спусковом крючке.

— Ведь ты такой же, как я! Ты как человек! Ты лучший из лучших механизм! Ты вне времени!

Морозов-старший размахнулся и всадил лезвие бритвы в край полотна. Длинным плавным движением сделал разрез вдоль рамы вверх.

Картина дрогнула.

Горизонталь и вниз, с другого края.

Холст свесился, упал, открывая внутренности рамы и незапыленный квадрат стены.

Там, между деревом рамы, надежно укрепленный наискось, смазанный и готовый к делу — всегда готовый к делу, — висел автомат Калашникова. Классическое армейское «весло».

Лучший из лучших механизм!

Четверо были в нескольких шагах от входа.

Наверху Эллочка выбила стекло, высовывая винтовку. Но поздно, поздно. Сергей, зажимая раны Полянского, пытался стрелять вслепую из-за гаража.

Но поздно!!!

Он прошел мимо Ларисы, как был. В халате и шлепанцах.

Глухо щелкнул смазанный затвор. Злая пуля увидела свет через срез дула.

Юра толкнул дверь ногой. Как когда-то в молодости.

Сделал шаг.

Последнее, что видели четыре здоровых лба, — это седой старик, стоящий на пороге своего дома. В домашнем халате и стоптанных тапочках. Его губы зло поджаты. Глаза прищурены. Он стреляет от бедра, щедро поливая свинцом двор. Автомат в его руках вздрагивает, выплевывая смерть. И гильзы, шипя, ложатся в воду…

Где-то на дороге, тяжело ворочаясь от одной обочины до другой, разворачивалась машина.

Первое, что увидел Иван Иванович, когда открыл глаза, был Игорь, вытягивающий какие-то нитки из его тела. Было очень больно.

— Рогожин ушел, — сказал Морозов, зашивая рану. — И кое-какие уроды с ним.

— Наплевать, — прохрипел Иван Иванович. — Теперь ни о чем не беспокойтесь. Теперь ни о чем…

Он повернул голову.

На соседнем столе лежал Полянский, и над ним озабоченно склонился Валера.

— А еще машины надо куда-то… и трупы, — добавил Вязников.

— Я же сказал… — Слова давались раненому с трудом. — Ни о чем. Дай мне только телефон. Телефон дай.

— И в клинику заодно позвони, — сказал Огарев Игорю. — Мишку дома не вытянем. Живот… Пусть оборудование готовят. Ассистировать я буду.

Рядом с мужем, закусив побелевшие губы, сидела Лариса. Полянский тяжело, отрывисто дышал. Его сильно замазанная кровью одежда лежала на полу.

Шел дождь.

Смывая грязь, смывая кровь.

На втором этаже Елена Александровна Вязникова, сцепив зубы, подошла к окну. Ей казалось, что свет меркнет. Хотелось воздуха. Дышать. За грудной костью разгорался пожар. Сердце, до того беспокоившее разве что пару раз, вдруг затрепетало, сделалось непомерно большим.

— Бабушка Лена? — прошептала испуганная Наташа. — Бабушка Лена?

Елена Александровна слабо улыбнулась девочке и, перед тем как погрузиться в темноту, сжала посильнее медальон прабабки, который так и не успела надеть.

Девочка выбежала из комнаты.

Клан

«Хоронить, хоронить, хоронить, — думала Вика, глядя, как могильщики усердно прихлопывают свежий холмик. С профессиональной сноровкой укрывают еловыми ветвями. Эти люди привыкли к тому, что они делают. К своей работе. Дело нехитрое. Пара-тройка мертвецов, и вот у тебя в глазах появляется неуловимый цинизм, с которым ты смотришь на каждого еще живого, руки делают свою работу легко и бездумно. Потом водка. Привычно, незаметно для убитых горем родных, кивнуть могильному холмику. Все. Теперь ты самый близкий мертвому человек. Родные остались там, за гранью, лишь иногда проходя многочисленные кладбищенские ворота. А ты всегда тут. В привычных уже хлопотах. — Каждый человек рождается, чтобы хоронить. Рано или поздно он приносит кого-то на своих плечах сюда. На кладбище. Кто-то говорит, что человек рождается, чтобы потом умереть. Нет! Рождается, чтобы хоронить. Да. Последняя дань уважения. Неужели человек живет только от смерти к смерти?»

Позади них на столике нагревалась водка и какие-то нелепые бутербродики. Ждала своей доли на ветвях умная молчаливая ворона.

К могиле понесли цветы. На душе было пусто. В горле комом стояло что-то невысказанное.

И страшно всхлипывал всегда непробиваемый Иван Иванович. От этих слез, пробивающих толщу человеческой воли, во рту скапливалась горечь.

Сверху легла временная табличка: «Вязникова Елена Александровна». Снизу цифры.

«Вот и все, — снова подумала Вика, сжимая в кармане медальон бабушки. Она положила голову на плечо мужу. Тот стоял, выпрямившись, сложив на груди руки, и сосредоточенно о чем-то думал. Или, может быть, мысленно разговаривал с отцом, с матерью, понимая, что когда-нибудь и его сын будет так же беседовать с ним, спрашивая совета. — Как все меняется».

Теплая, но тяжелая шаль старшей женщины в роду незримо, но плотно опустилась на плечи Вики.

Время двигалось вперед, бережно отдавая мертвых в руки Памяти.

— Едут! — закричал Эрик, следящий за дорогой.

— Твою мать, а у нас ни черта еще не готово, — выругался Вязников и побежал к котловану. — Ребята, грузовики едут! Быстрее!

— Успеем, спокойно, — отозвался старший Морозов со дна. Раздетые по пояс, разгорячившиеся под удивительно жарким октябрьским солнцем, мужчины махали лопатами, разравнивая гравий по скальному основанию. — Раствор лучше давай.

— Момент. — Александр побежал к бетономешалке, около которой дежурил Михаил. — Давай в тачку…

Серой жидкой кашей полился раствор.

— Останови меня, — сказал Полянский. — А то навалю, не увезешь…

— Пожалуй, все, — прищурился Вязников.