Книга Ведьма Черного озера - Андрей Воронин

Хрунов тоже заметил это, и на лице его появилась уже знакомая змеиная ухмылка.

— А что, поручик, — выкрикнул он, перемежая свои слова частыми разящими ударами, — вам не кажется, что мы сейчас напоминаем двух ярмарочных уродцев, дерущихся на потеху публике? Спешите видеть схватку двух калек! — Он захохотал и нанес страшный боковой удар, который Вацлаву удалось отразить лишь с огромным трудом. — Но даже на ярмарочных подмостках драка на саблях никогда не кончается вничью. Сегодня не ваш день, юнец! Вольно же вам было прыгать за мною в окошко! Держались бы и дальше за юбку своей драгоценной ведьмы, черт бы ее побрал!

Собрав последние силы, Вацлав бросился в атаку. Это была довольно жалкая атака; Хрунов без труда уклонился от удара, попросту присев и пропустив клинок Огинского над собой. Инерция собственного удара увлекла ослабевшего поручика вперед; Хрунов извернулся и, не вставая, рубанул его сзади по ноге. Этот предательский удар решил дело: Огинский упал на одно колено, коснувшись земли рукой, в которой была зажата сабля.

Хрунов легко вскочил и взмахнул саблей. Вацлав успел подставить под удар свой клинок; удар был отбит, но ослабевшая рука не удержала саблю, и та, звеня, запрыгала по каменным плитам. Вацлав чудом увернулся от следующего удара и упал на землю, пытаясь достать свою саблю. Хрунов прыгнул следом; они перемещались так быстро и непредсказуемо, что полковник Шелепов, давно уже державший наготове пистолет, мог лишь сыпать бессильными проклятьями. Он взвел курок, прицелился и вновь бессильно опустил пистолет: противники были слишком близко друг от друга, а масляные фонари давали слишком мало света, чтобы он мог выстрелить, не рискуя попасть в Огинского. Откуда-то послышались топот и крики спешившей на выручку дворни, но было ясно, что людям княжны не успеть: переливавшийся оранжевыми бликами клинок Хрунова уже вознесся над головой Вацлава Огинского.

В то самое мгновение, когда сабля задержалась в высшей точке смертоносного взлета, рядом с полковником неожиданно громыхнул выстрел. Оранжевая вспышка на миг озарила закушенную губу Марии Андреевны и ее вытянутые вперед руки, подпрыгнувшие в момент выстрела. Оконный проем заволокло пороховым дымом, но полковник увидел, как сжимавшая саблю рука Хрунова дернулась и разжалась. Сабля выпала из простреленной ладони; Хрунов, шатаясь, отступил от распростертого на земле Огинского, сжимая левой рукой запястье правой. Взгляд его поднялся наверх, к окну библиотеки, где стояла княжна с дымящимся пистолетом в руке.

— Ведьма, — выдавил из себя Хрунов, а в следующее мгновение его окружили дворовые.

* * *

Перед тем как отправиться в свое поместье в Нижегородской губернии, пожалованное ему государем за сорок лет беспорочной службы, Петр Львович Шелепов заглянул к Вацлаву Огинскому, чтобы попрощаться. Поручик встретил его смущенной улыбкой и попытался встать, но полковник остановил его движением широкой ладони.

— Лежи, лежи, герой, — сказал он, — не то княжна нам с тобою задаст перцу. Ты, брат, как знаешь, а я с нею спорить отныне не рискну. Видал, как стреляет? Вязмитиновская кровь! Всем нос утерла — и висельнику этому, и кузену твоему покойному, и княгине Аграфене, и нам с тобой, павлинам в мундирах... Но княгиня!...

Он гулко расхохотался, припомнив, как, отправившись на рассвете к Черному озеру, застал там княгиню Аграфену Антоновну — мокрую, продрогшую и сходящую с ума от бессильной злобы. Впрочем, смех его сразу же оборвался: полковнику некстати вспомнилось, что, узнав о последних событиях, Аграфена Антоновна, кажется, и впрямь помешалась, и в этом уже не было ничего смешного. По слухам, княгиня теперь сидела взаперти у себя в Курносовке, время от времени пугая дочерей и дворню взрывами сатанинского хохота. Мария Андреевна ездила туда и вернулась в весьма расстроенных чувствах; о том, как встретили ее в Курносовке и о чем она беседовала с княжнами Елизаветой, Людмилой и Ольгой, Мария Андреевна так и не рассказала.

— Голова-то как? — спросил полковник у Огинского. — Про ногу не спрашиваю, мясо само нарастет, а вот голова — штука тонкая.

— Что голова? — рассеянно ответил Вацлав. Он выглядел еще бледновато, но начал идти на поправку. — Голова — пустое...

— Это у кого как, — хмыкнув, заметил полковник. — У кого пустое, а у кого и полное... Об этом-то, я, признаться, и хотел с тобою поговорить.

— Слушаю вас, господин полковник, — сказал Вацлав, повыше садясь на подушках.

Полковник, однако, не спешил говорить. Для начала он вынул из кармана свою легендарную трубку, при виде которой у поручика на мгновение изумленно распахнулись глаза, раскурил ее, окутавшись облаком сероватого душистого дыма, и только после этого с какой-то странной неловкостью сказал:

— Я, видишь ли, уезжаю. Вот, попрощаться заглянул, и вообще... Словом, я уезжаю, а ты остаешься... Э! К чертям собачьим эту дипломатию, сроду я в ней ничего не смыслил! Позволь, поручик, говорить с тобою прямо, как солдат с солдатом.

— О большем я не смел и мечтать! — воскликнул Вацлав.

— Вот-вот, — мрачно заметил полковник и заработал щеками, втягивая в себя дым и толстыми струями выпуская его через ноздри. — Про это вот я и толкую. Ты-то, я вижу, не чужд этого самого политеса... Ч-черт, вечно у меня, как рот открою, мысли во все стороны разбегаются! Куда как хорошо полком-то командовать! Ну, словом, поручик, политес там или не политес, а намерения твои в отношении княжны Марии Андреевны для меня секретом не являются, ибо написаны они у тебя прямо на твоем забинтованном лбу. Тихо, не перебивай старшего по званию! Гонор ваш польский мне известен. Ты ж мечтал, чтоб с тобою прямо говорили, а теперь хмуришься! Ну так вот, я уезжаю, а ты остаешься, а посему учти, высокородный пан: ежели ты голубку мою хоть словом, хоть жестом обидишь, не сносить тебе головы! Понял ли?

Вацлав через силу улыбнулся.

— Угрозы ваши излишни, милостивый государь, — сказал он. — Отдать жизнь за княжну Марию Андреевну я почитаю за величайшее счастье, о коем можно только мечтать.

— Слова красивые... — проворчал полковник сквозь дым. — Ты мне еще вирши почитай, поручик! Верю, брат, что говоришь ты искренне, однако жизнь отдать — это одно, а вот прожить ее достойно — дело иное. Поверь, обидеть тебя не хочу, ты мне сразу понравился — там еще, на постоялом дворе, где мы с тобой впервой свиделись. Потому и спрашиваю: не боязно тебе?

— Отказа княжны страшусь, — признался Огинский, — а чего еще страшиться — не знаю, сударь.

— Не того ты, брат, страшишься, — вздохнул полковник. — Отказа-то, верней всего, не будет. Вижу я, как у нее, голубки моей, глаза-то светятся, стоит только имя твое при ней упомянуть. Ну а того, что супруга твоя будет во сто крат тебя умнее, неужто не боишься?

— Ах, вот вы о чем... — Вацлав снова улыбнулся, на сей раз растерянно, явно не зная, что ответить. — Право, сударь, я в великом затруднении. Вопрос ваш прост, и ответ на него как будто должен быть простым, однако... Не знаю. Нет, сударь, не боюсь, и все-таки...